Он нашел музыкальный центр в кабинете. Аппаратура занимала нишу великолепной мебельной стенки. Он выключил музыку и начал шарить в ящиках, где лежали компакт-диски. Ему хотелось продолжить слушать «Битлз», и он выбрал «Ночь после трудного дня», потому что в этом альбоме не было ни одной грустной песни.

Подпевая мелодии, Рой прошел обратно на кухню. Там он поднял миссис Беттонфилд с пола. Она оказалась еще легче, чем он подумал, когда разговаривал с ней через окно машины. Она, очевидно, весила не более сорока килограммов, у нее были узкие запястья, изящная длинная шея, тонкие черты лица. Рой был глубоко тронут хрупкостью этой женщины и нес ее не только с осторожностью и почтением, но и с чувством, похожим на благоговение.

Нажав на выключатель плечом, он пронес Пенелопу в переднюю, затем поднялся с ней наверх, заглядывая по пути во все комнаты, пока не нашел хозяйскую спальню. Там он осторожно положил ее на кушетку.

Он снял и аккуратно сложил покрывало, затем откинул одеяло. Взбил подушки, спрятанные в наволочки из тонкой хлопчатобумажной ткани и отделанные вставками из кружева, – необыкновенно красивые.

Он снял с нее туфли и убрал их в шкаф. Ноги у нее были маленькими, как у девочки-подростка.

Оставив на ней всю одежду, Рой аккуратно положил женщину на кровать, подложив ей под голову две подушки. Он накрыл ее одеялом до середины груди, оставив руки открытыми.

В расположенной рядом со спальней ванной он нашел щетку и расчесал ей волосы. «Битлз» пели «Если я упаду», когда он только положил ее на постель, но теперь, когда он тщательно уложил ее великолепные каштановые волосы вокруг милого лица, они уже заканчивали «Я счастлив танцевать с тобой».

Включив большой бронзовый торшер около кресла, он выключил более резкий верхний свет. Мягкие тени касались лежавшей женщины, как крылья ангелов, спустившихся к ней, чтобы забрать ее из этой юдоли слез в возвышенный мир вечного покоя и блаженства.

Он подошел к туалетному столику в стиле Людовика XVI, отодвинул стоявший перед ним пуфик в том же стиле и поставил его около кровати. Он сел рядом с миссис Беттонфилд, снял перчатки и взял ее руки в свои. Они уже остывали, хотя тепло в них еще было.

Он не мог сидеть здесь долго. Ему было необходимо сделать еще массу вещей, а времени оставалось в обрез. Тем не менее ему хотелось провести несколько умиротворенных минут с миссис Беттонфилд.

Пока «Битлз» пели «И я любил ее» и «Скажи мне почему», Рой с нежностью держал в руке руку своей покойной подруги, не обойдя вниманием прекрасную меблировку комнаты, картины и предметы искусства, сочетание теплых тонов в тканях, хотя и различного качества и расцветок, но тем не менее прекрасно гармонирующих.

– Ужасно несправедливо, что тебе пришлось закрыть свою контору, – сказал он Пенелопе. – Ты была прекрасным художником по интерьеру. Нет, серьезно, дорогая. Это действительно так.

«Битлз» всё пели.

Дождь стучал в окна.

Сердце Роя было переполнено высокими чувствами.

Рокки узнал дорогу домой. Время от времени, встречая знакомые приметы, он фыркал от удовольствия.

Спенсер жил не в самом шикарном районе Малибу, однако и здесь была своя прелесть.

Все огромные – комнат в сорок – особняки в средиземноморском и французском стиле, ультрамодные здания, построенные на склоне утеса из стали и дерева, с затемненными стеклами, белоснежные коттеджи, похожие на океанские лайнеры, и невероятных размеров постройки из необожженного кирпича в юго-западном стиле, с перекрытиями из настоящих сосновых балок и уютными – персон на двадцать – частными кинозалами со стереозвуком, располагались на побережье, на крутых склонах между Тихоокеанской автострадой и пляжами на холмах, с которых открывался вид на море.

А дом Спенсера находился к востоку от того места, где обычно проводили съемки наиболее интересных зданий для журналов по архитектуре и строительству. Его район располагался между фешенебельной частью города и довольно грязным, запущенным и малонаселенным кварталом, примыкающим к каньону. Двухрядное шоссе было покрыто бесчисленными заплатами и трещинами, возникавшими из-за постоянных землетрясений. За воротами, сооруженными из труб и цепей, два огромных эвкалипта давали начало аллее протяженностью в двести метров, ведущей к его дому.

К воротам была проволокой прикреплена табличка с выцветшими красными буквами: «Осторожно, злая собака!» Он прикрепил ее сразу же, купив этот дом, задолго до того, как у него поселился Рокки. Тогда у него не было не то что злой, а вообще никакой собаки. Надпись была пустой угрозой, но тем не менее достаточно эффективной. Никто не беспокоил его в этом убежище.

Ворота не открывались автоматически. Ему пришлось выйти под дождь, чтобы отпереть их и запереть снова, когда машина въехала в аллею.

Строение, которое находилось в конце аллеи, нельзя было даже назвать домом, скорее, это была хижина – одна спальня, гостиная и большая кухня. Деревянное сооружение, поставленное на каменный высокий фундамент, чтобы уберечь дерево от термитов, времени и дождей, приобрело серебристо-серый цвет и постороннему глазу могло бы показаться неказистым, однако Спенсеру при свете фар «эксплорера» его дом виделся прекрасным и полным очарования.

Его окружала и скрывала от глаз эвкалиптовая рощица. Эти красносмолые эвкалипты не подвергались нападению австралийских жуков, пожирающих калифорнийские синесмолые деревья. И с тех пор как Спенсер купил эту землю, эвкалипты не подрезали.

Позади рощи дно каньона и его крутые склоны до самого верха заросли кустарником и невысокими деревьями. Поскольку летом и почти всю осень дули сухие ветры со стороны Санта-Аны, зелень в оврагах и на холмах засыхала. За последние восемь лет пожарные дважды велели Спенсеру эвакуироваться, опасаясь, что пожары в соседних каньонах могут с неумолимой безжалостностью перекинуться и на его владения. Огонь, подгоняемый ветром, двигается со скоростью пассажирского поезда. Когда-нибудь ночью пожар может захватить и это место. Но его красота и уединенность оправдывали риск.

Бывали в его жизни периоды, когда он изо всех сил стремился выжить, но тем не менее смерти не боялся. Иногда он даже мечтал заснуть и не проснуться. И если пожары пугали его, то беспокоился он в основном из-за Рокки, а не из-за себя.

Но в этот февральский вечер еще рано было думать об опасности пожаров. Каждое дерево, каждая травинка были пропитаны влагой, казалось, они никогда не смогут загореться.

В доме было холодно. Можно было зажечь камин, сложенный из камней в гостиной, но, кроме него, в каждой комнате имелся и электрический обогреватель. Спенсер предпочитал живой огонь, треск поленьев и запах дыма, однако он включил обогреватели, поскольку ждать было некогда.

Сбросив промокшую одежду и облачившись в удобный серый спортивный костюм и толстые гольфы, он сварил себе кофе. Рокки он предложил миску апельсинового сока.

У псины было много и других странностей, кроме пристрастия к апельсиновому соку. Например, он обожал гулять днем, но не разделял увлечения многих собак ночной жизнью, предпочитая, чтобы его отделяло от ночной темноты по крайней мере окно. Если же ему приходилось выходить на улицу после захода солнца, он держался рядом со Спенсером и подозрительно оглядывался. И еще Пол Саймон. Вообще-то, Рокки был довольно равнодушен к музыке, но голос Саймона его просто завораживал. Если Спенсер ставил пластинку Саймона, особенно если звучала песня «Прекрасная страна», Рокки садился перед динамиками, внимательно смотрел прямо в них. Или же медленно и равномерно, хотя и не в такт, бродил взад-вперед по комнате, погруженный в глубокую задумчивость, когда слушал «Алмазы на подошвах» или «Можешь называть меня Эл». Тоже весьма странное поведение для собаки. Еще более странным была необычайная стыдливость пса при отправлении естественных надобностей. Он никогда не делал свои дела, если на него смотрели, и Спенсеру приходилось каждый раз отворачиваться.