Лондон имел свой ритм жизни, свое напряжение и свой аромат. Почти никто не мешкал на оживленных улицах, но мало кто спешил. Пешеходы шли размеренно, экипажи ехали степенно, и даже молодые наездники были внимательны к другим, когда копыта их лошадей цокали по булыжной мостовой. В Лондоне проживало около двух миллионов человек, это был самый большой город в западном мире, но врожденная вежливость его населения облегчала жизнь города.

Джентльмены в бобровых шапках с прямой тульей и костюмах из дорогого бархата, держа под мышками прогулочные трости с золотыми набалдашниками, уступали дорогу прачкам с бельем. Восхитительные дамы подбирали свои юбки из тонкого шелка, привезенного из Китая, и пропускали небрежно одетых торговцев рыбой и запачканных сажей трубочистов с нескладными орудиями труда. Извозчики останавливались, чтобы пропустить более громоздкий транспорт, и все движение останавливалось на перекрестках, чтобы пропустить пешеходов.

Из своих предыдущих визитов в этот город Джонатан хорошо знал, что Лондон не был безупречным. Потрошители кошельков и карманники смешивались с толпой, некоторые привлекательные юные «леди», идущие рядом, оказывались проститутками, горевшими желанием лишить сладострастного мужчину его денег. Лондон был городом для всех, на любой вкус, как поговаривал его отец. Для Джонатана это было общество поразительных возможностей для прибыльной торговли.

Но город значил для него гораздо больше. Он почувствовал оживление, проезжая готическое здание парламента, самого первого и наиболее эффективного в мире собрания избранных по всем правилам представителей, управляющего нацией. Соединенные Штаты, гордящиеся своей демократией, находятся в постоянном долгу перед своей бывшей родиной-матерью. С правой стороны стояло Вестминстерское аббатство, в которое он ходил на воскресные службы вместе с тетей Джессикой и дяде Аланом.

Когда он ехал по Пэл Мэл, Джонатан смотрел на огромные каменные здания, в которых располагались различные правительственные учреждения, и заново осознавал, что здесь сердце Британской империи, которая постоянно расширяется по земному шару. Со времен Древнего Рима ни одно государство не было таким могущественным.

Но Лондону было присуще, в большей степени, нечто другое, чем значительность. На Серпентине, то ли это было озеро, то ли пруд, Джонатан увидел молодого человека и девушку в изящном маленьком судне размером с американскую гребную шлюпку с плоским днищем и прямоугольными торцами. Юноша толкал судно длинным шестом, втыкая его в илистое дно, а красиво одетая девушка сидела, развалясь на груде подушек, и наблюдала за ним. Они были заняты друг другом, забыв о мире, который их окружал, и не обращая внимания на взгляды прохожих.

Наконец, фаэтон прибыл на Белгрейв-сквер, который олицетворял для Джонатана лучшую часть Лондона. Белые здания с греческими портиками были основательными, но скромными, символизируя огромное благосостояние в сочетании с типичной английской сдержанностью. Сверкали латунные дверные молотки и именные дощечки, даже стеклянные колпаки газовых ламп на улице были чистыми и блестящими.

Он расплатился с извозчиком, потом понес свой саквояж к входной двери.

Ему открыл дворецкий в ливрее, он был средних лет и обладал чувством собственного достоинства. Широкая улыбка нарушила его сдержанность.

— Добро пожаловать, мистер Джонатан! Вас ожидают.

— Это замечательно видеть вас снова, Миллер, — ответил Джонатан, пожимая его руку.

— Желаете пройти в свою комнату, сэр? Она уже несколько дней как готова.

Джонатан поморщился, вспомнив, что «Летучий дракон» не оправдал его ожиданий во время первого плавания.

— Нет, думаю, что просто посмотрю, кто рядом, — сказал он, передавая дворецкому свой саквояж.

Миллер покачал головой, поднимаясь с багажом по широкой мраморной лестнице. Несоблюдение определенных правил со стороны леди Бойнтон иногда захватывало врасплох, но отсутствие таковых у ее американского родственника потрясало. Конечно, ни один английский джентльмен не станет бродить по жилым помещениям дома, который не является его собственностью, прежде чем о нем не доложат.

Джонатан, в прошлом часто посещая Бойнтонов, думал также, как и раньше, что жизнь здесь похожа на жизнь во дворце или в музее. Во всех комнатах на стенах висели картины, на подставках стояли мраморные статуи и статуэтки, а ковры, импортируемые дядей Аланом из Индии, были очень роскошны, они поглощали все звуки, когда по ним ходили. Узкие стулья с позолоченными ножками в бесчисленных приемных выглядели неудобными. Если вспомнить, то он никого не видел сидящим в одной из этих комнат.

Дверь открылась и закрылась, прервав его размышления, и к нему подошла маленькая девочка. Ее волосы были заплетены в косички, на ней было короткое школьное платье монотонного темно-бордового цвета. Мгновение Джонатан пристально смотрел на нее, осознавая, что она стала значительно выше ростом с тех пор, как он ее видел последний раз, и закричал:

— Элизабет!

Она еще не успела ответить, как он поднял ее и крепко поцеловал в щеку.

— Здравствуй, кузен Джонатан. — Элизабет почувствовала себя такой униженной, что хотела бы умереть. Она знала, что он может появиться здесь в любой момент, и ненавидела себя за то, что не нашла времени сменить эту ужасную школьную форму, хлопчатобумажные чулки из толстых крученых ниток и туфли на плоской подошве.

Джонатан поставила ее на пол и усмехнулся:

— Ты так выросла, что я едва тебя узнал.

Она знала, что ее лицо пылает, а кончиками пальцев дотронулась до того места на щеке, куда он ее поцеловал. Он был таким красивым и стремительным, что она боялась потерять сознание. Она могла только надеяться, что он не заметил ее смущения. Элизабет Бойнтон была тайно и без ума влюблена в Джонатана Рейкхелла так давно, как только могла припомнить — с пяти лет. Эту глубокую тайну она не доверяла даже своему дневнику, который был упрятан на дне ящика комода, где лежали ее ночные рубашки.

Но умение хранить тайну не сдерживало неизменного желания маленькой девочки. Однажды она выйдет замуж за Джонатана. Он не был ее кровным родственником, поэтому никто не будет возражать. Иногда она представляла, как он делает ей предложение, и она приходила в такое волнение, что чувствовала мучительную боль в груди, затруднявшую дыхание. В прошлом году, после ее последнего посещения Америки, она решила, что Новая Англия уныла, и даже слишком уныла, как Она с удовлетворением убеждала себя в своих мечтаниях. Джонатан так будет ослеплен ее красотой, остроумием и очарованием, что с радостью согласится переехать жить сюда. Возможно, именно в этот дом, который она любила.

Вдруг Элизабет осознала физическое присутствие Джонатана.

— Ты тоже хорошо выглядишь, — сказала она. Она смутилась и, прежде чем спастись бегством, добавила: — Мама и папа в библиотеке.

Джессика Рейкхелл Бойнтон встретила своего племянника, тепло и крепко обняла его и поцеловала, сэр Алан пожал ему руку.

— Как ты вовремя, мой мальчик, — сказал он. — Ты как раз успел на бокал вина.

Джонатан передал ему письма своего отца.

— Вы должны были получить их неделю тому назад, — сказал он.

Джессика знала, что он имел в виду соревнования за получение почтового контракта, но она думала о более важных делах.

— Ты выглядишь тощим и осунувшимся, — сказала она.

Он пожал плечами:

— Я был измучен проблемами во время почти месячного плавания, поэтому у меня был плохой аппетит.

— Тогда мы проследим, чтобы ты прибавил в весе, пока будешь здесь, — сказала она. — Тебе будут давать сладкое два раза в день, и я не хочу, чтобы мне сообщали, что ты не доедаешь завтрак.

Только один ответ был возможен, если женщины из семьи Рейкхеллов давали распоряжения:

— Да, мэм. Я сделаю все, что вы мне скажете.

Сэр Алан усмехнулся, продолжая просматривать письма от Джеримайи. Парень поступил бы так, как хотел, в этом возрасте он имеет на это право, но он безусловно знал, как обращаться со своей тетей. Слишком плохо, что Чарльз так и не научился этой уловке.