Девушке хватило нескольких мгновений, чтобы прийти в себя. Она бросилась прочь из комнаты, а Северга, плюхнувшись на кровать и закинув руки за голову, устало отдала приказ:

– Дом, выпустить их.

А звуковод услужливо донёс до неё голоса с крыльца:

– Она так быстро отпустила тебя, дитя моё… Я не понимаю! Она что, пошутила?

– Она не тронула меня, матушка, только поцеловала и отпустила. Я тоже ничего не поняла. Пойдём скорее домой! Ой, у тебя кровь…

– Пустяки, девочка. Заживёт. Идём.

– Ничего, ничего, старушка, жить будешь.

Зима, шатёр, костры, жажда. Смутно знакомое пятно лица, загрубевшая рука на покрытом испариной лбу Северги. Горький отвар, а на искорёженном под обломками рухнувшей каменной стены теле – толстый слой желтковой мази.

Гырдан. Его руки ободраны до крови: ими он, ломая когти, расшвыривал камни, чуть не ставшие её могилой.

– Чудом череп цел остался, а всё остальное до свадьбы заживёт.

Разлепив колючие губы, Северга прохрипела ссохшимся горлом:

– До чьей свадьбы?

– Да хоть до нашей с тобой, – тепло фыркнул Гырдан в щекотной близости от её уха. – Я знаю, ты не очень жалуешь мужчин, но, может, не все они такие ничтожества?

Стоило пройти через десяток походов, чтобы оказаться в сотне у Гырдана. С него начался её путь воина и им же чуть было не закончился, но не таков был Гырдан простак, чтобы легко отдать Севергу в лапы смерти.

– Ты, пожалуй, единственный из мужчин, на кого мне всегда хотелось равняться, – сорвалось с её пересохших губ неожиданное признание. – Я всегда жалела, что ты не мой отец.

Может, ей впоследствии и пришлось бы пожалеть об этих высокопарных словах, но сейчас вся наносная суровость сошла с неё, как скорлупа, а душа обнажилась. А Гырдан усмехнулся, вороша шершавыми пальцами её волосы:

– У тебя ко мне только дочерние чувства?

Хороший вопрос. Северга всегда с отвращением думала о соитии с мужчиной, но Гырдан у неё отторжения не вызывал. Его запах сроднился в её памяти с запахом хлеба и мяса, он был основой, на которой зиждилось её становление как воина и как личности. Это было что-то родное, вечное, нерушимое. Это текло в её крови.

Впрочем, сейчас следовало сосредоточиться на выздоровлении. Через седмицу – бросок войска через горы, к этому времени нужно было не только встать на ноги, но и успеть полностью окрепнуть. Северга злилась, что Гырдан только смачивал ей губы и язык, не давая глотать воду, а он терпеливо твердил:

– Сейчас лучше не есть и не пить: тебя может вырвать. Ты же не хочешь захлебнуться собственной блевотиной во сне или беспамятстве?

Когда он, сморённый усталостью, задремал, Северга выползла на снег. Гырдан сказал, что на её теле не осталось живого места, но, судя по тому, что оно ещё могло ползать, кое-какие живые места всё же сохранились. Шатры и костры, дремлющие воины, вкусное варево в походных котлах. Пальцы судорожно вцепились в пушистое снежное покрывало, зубы заломило от холода. Снег таял на языке капелькой холодного света.

Время стоянки стремительно истекало. Раны затянулись медленнее, чем обычно – за три дня вместо одного; однако попробовав встать, Северга едва не ослепла от вспышки безумной боли. Даже о нескольких самостоятельных шагах не могло быть и речи.

– Видимо, кости неправильно срослись, – сокрушённо качал головой Гырдан. – Тебя бы к костоправу хорошему. К тётке Бенéде. Она кости ломает и правильно их ставит… Но она живёт в Верхней Гéнице, туда семь дней пути. Даже не знаю…

А между тем подошла пора трогаться в путь. Последняя ночь ворожила метелью над шатром, а Гырдан возился около Северги, раздвигая ей колени и причиняя ей этим ещё большую боль.

– Ты… что творишь, гад?! Спятил? Нашёл время… – Руки у неё, к счастью, не так сильно пострадали, и кулак свистнул в вершке от его скулы – воин еле успел уклониться.

– Успокойся, это не похоть. Я попробую подлечить тебя, как умею, – пыхтел он, вскарабкиваясь на Севергу и расстёгивая штаны. – Отдам тебе чуток своей силы, авось, не так больно будет.

– Мазью… намажь!

– Мазь кончилась. Тихо… Верь мне, детка. Потерпи.

Северге показалось, что её таз раздавливает огромная каменная глыба. Чтобы не орать от боли, она вцепилась зубами себе в руку. Гырдан пыхтел, роняя капли пота, и они смешивались у Северги на лице со слезами.

Наконец он отвалился в сторону.

– Всё…

На зубах у Северги розовела кровь: она прокусила себе руку насквозь. Раздавленная, как лягушка, она даже помыслить боялась о движении, но когда Гырдан осторожно поправил её ноги, ожидаемой вспышки боли не последовало. Легчайшая изморозь седины на его волосах за считанные мгновения, взбесившись снежным бураном, полностью выбелила несколько косичек.

– Ты… – пробормотала Северга, дотрагиваясь до этой сияющей в сумраке седины.

– Ничего, старушка, ничего, – устало улыбнулся он. – Крепости во мне ещё довольно. Главное, чтоб тебе полегчало.

К утру Северга смогла кое-как встать, но передвигалась хромой прыгающей походкой.

– Мда… Какие уж тут горы, – озадаченно промычал Гырдан. – Если не разгуляются, не разомнутся твои ноги, воин из тебя – никакой.

– Я… разомнусь, – скрипела Северга зубами. – Всё будет как надо.

Она отправилась в бросок вместе со всеми, но скоро стало ясно, что даже при помощи хмари ей горы не преодолеть. Заснеженные склоны ранили её своей неприступной враждебностью, подкарауливали коварством, убивали непостижимым высокомерием. С горечью Северга вспоминала ту лёгкость, с которой ей прежде повиновались ноги, а она даже не замечала этого и не ценила… А идти нужно было наравне с остальными, не отставая и никого не задерживая. Боль вернулась, и Гырдан велел двум воинам взять Севергу на носилки. Во время привала он сказал решительно:

– Ну, голубушка, застряли мы с тобой. Не ходок ты, а бросить тебя я не могу.

– Не мучайтесь со мной. Прикончите – и все дела, – глухо проронила Северга, уставившись в свод шатра, озаряемый светом жаровни. – Я калека. Какой от меня теперь прок…

– Нет, так дело не пойдёт, – вздохнул Гырдан. – Вот что… Отправим-ка мы тебя к Бенеде. Я, как только смогу, тебя навещу.

С горами пришлось распрощаться. Северга горько завидовала быстрым лапам соратников, впряжённых в повозку: ей самой такая скорость и свобода была уже недоступна. Через семь дней и ночей повозка остановилась в глухой деревушке, во дворе добротного дома, построенного простым каменщиком, а не вдохновенным зодчим. Над Севергой склонилась высокая, могучего телосложения женщина средних лет, с грубым мясистым лицом и коричневой бородавкой на щеке. Из бородавки рос длинный чёрный волос. «Да… Такая и жгутом скрутит, и узлом завяжет, и все кости переломает!» – подумала Северга не без уважения. Одни ручищи цвета обожжённой глины чего стоили!