Выпив по несколько глотков зелья, все заметно повеселели и подобрели. Молодые объявили о своём решении поселиться в лесном домике; родители выслушали задумчиво, не возражая.

– Выкуп – сорок оленьих шкур, – объявила мать цену. – Как раз столько, сколько ушло бы на просторный шатёр для семьи. Кому-нибудь из братьев сгодится, коли жениться надумают.

– Ладно, – согласилась Невзора. – Сорок так сорок. Добудем.

– На том и сойдёмся, – кивнула Свилга. – Как весь выкуп принесёте – так и забирайте дочь.

– А у меня для вас подарок, – прозвенел лесной малиновкой голос Светланки.

Из узелка появились плетёные ожерелья – по одному на каждого члена семейства и ещё один, дополнительный.

– В ожерелья сии вложена сила леса, – сказала девушка. – Она сбережёт вас от ран и недугов, придаст быстроту ногам, наполнит душу светом.

Оборотни разглядывали подношение, примеряли. Тепло мерцала застывшая сосновая смола, а нитяной узор не мялся, не путался, точно его какая-то твёрдая основа удерживала.

– А это – кому? – Свегур кивнул на оставшееся ожерелье.

– Это – для Бабушки, – сказала Светланка.

Вождя стаи, старую волчицу Свумару, по имени уже не кликали, звали просто Бабушкой. Никто не ведал, сколько ей лет; воспитала она уже не одно поколение псов, и к слову её прислушивались все, даже пожилые и опытные. Суд вершила Бабушка, споры разрешала она же, а молодые матери шли к ней за советом.

– Это правильно, Бабушку в первую голову уважить надобно, – одобрительно кивнула Свилга.

Глава Стаи жила в большом шатре в окружении детей, внуков и правнуков. Младшие служили ей, всё подносили и подавали; сама она уж почти не охотилась, а с каждой добычи ей все несли лучший кусок. Посреди шатра в котле булькало пахучее варево, и молодая женщина-оборотень в головной повязке с пёстрыми утиными перьями подбрасывала туда мелко порубленные коренья. У стен на лежанках отдыхали старшие псы, молодёжь крутилась снаружи около шатра – кто в людском облике, кто в волчьем. Сама Бабушка возлежала на мягком ложе, опираясь на набитые сухим мхом подушки; пепельные пряди падали ей на плечи, схваченные через лоб повязкой с множеством бусин и белоснежных гусиных перьев. Только седина и нездешний, будто устремлённый в иные пространства взор глубоко посаженных бледно-голубых глаз выдавали её возраст, а телом она была ещё вполне крепка. Стройностью сильных, упругих голеней она не уступала молодым соплеменницам, не успели её мышцы одрябнуть, а кожа – обвиснуть старческими складками. В годы далёкой юности, должно быть, она была весьма пригожей, но ныне крупный орлиный нос, тяжёлые брови и суровые складки возле широкого рта придавали её скуластому лицу некоторую мужеподобность.

Гости остановились близ входа, а Свилга с поклоном подошла к Бабушке и обратилась к ней с учтивой речью. Самоуглублённый и отстранённый взор той ожил, брови задвигались. Она пошевелилась на своём ложе – выпрямилась и облокотилась на другую руку. Свилга сделала гостям знак подойти.

– Здравствуй, Бабушка, – поприветствовала волчицу Невзора.

– Садитесь, – разрешила та, махнув когтистой рукой.

Её голос прозвучал гулко, как раскат отдалённого грома. Цепким взором Бабушка скользнула по Цветанке, бегло оценила жениха, а Светланке кивнула.

– Здрава будь, лесная кудесница. Рада видеть тебя.

Та вручила ей свой подарок. Бабушка долго держала его в руках, разглядывала с любопытством, и в жёстких складках у её рта обозначилась улыбка.

– Благодарю тебя, дитя.

Поговорили о свадьбе, о выкупе, о том, что Свемега собирается жить с мужем вне Стаи.

– Близко к людям вы живёте, – покачала головой Бабушка. – Не сказала бы, что основывать новую Стаю у них под боком – слишком разумно, но… Дело ваше.

Все выпили ещё отвара повалень-корня, после чего Свегур с сыновьями принялся свежевать кабана. Мясо лишь совсем чуть-чуть обжаривали на углях и ели почти сырым, с запахом дымка, посыпая белыми волоконцами измельчённого дикого хрена. К трапезе позвали соседей, и те, принимая угощение, желали молодым согласия и мира, а также рождения здоровых и крепких волчат.

Цветанка ранее старалась обходить земли Стаи стороной, и этот совместный пир был ей в диковинку. В душе она сама всё-таки больше тянулась к людям, но и древний, суровый уклад жизни лесных сородичей не показался ей чем-то диким и необузданным – тем, от чего следовало бежать. Под сердцем шевельнулась разбуженным зверем горечь: вряд ли она смогла бы влиться в Стаю, но и среди людей ей уже жизни не было.

Домой они снова летели на чудо-ковре – под мерцающим куполом ночного неба. Уже не спешили, и ветер не выл грозно и пронзительно, а лишь мягко обнимал, шевеля волосы и холодя грудь. Свемега осталась с родителями: согласно уговору, совместную жизнь им со Смолко предстояло начать после полной уплаты выкупа.

– Ещё годок-другой – и Люте тоже надо будет искать жениха, – вслух размышляла Невзора, то глядя на звёзды, то рассеянно созерцая тёмный лесной простор, раскинувшийся под ними.

– Пригожих ребят в Стае много – авось, понравится ей кто-нибудь, – добавил Смолко.

Всё лето им приходилось питаться почти исключительно олениной: Смолко усердно добывал шкуры для выкупа. Умелым охотником уже стал юноша, впитавший науку матери и вскормленный самим лесом. Забредал он и в леса дальние, нехоженые, безымянные – в двадцати днях пути от Кукушкиных болот, и там кроме оленей промышлял ценную пушнину – бобра, соболя, куницу, чернобурку. Туда и нога человеческая ещё не ступала, много встречалось коварных болот и зыбунов, но зверья и птицы – непуганые богатства. Пушных зверьков Смолко сбивал тупой стрелой, чтоб не повредить шкурку, а на оленей бросался в волчьем облике и душил за горло.

Ягодным туеском рассыпались летние деньки, медовыми лучами грело солнышко землю, пропитывало тёплым золотом, нежило, манило в рост всё живое. Много земляники, черники, лесной малины, вишни и смородины насушила впрок Светланка: будет с чем зимой пироги печь и взвары делать. В прохладном, дождливом зареве пошла грибов тьма – их тоже заготавливала запасливая, как белочка, лесная кудесница. Пушнину выменивали в городе на соль и закладывали в кадушки под гнёт лисички, белые, подберёзовики, грузди, сыроежки… Всем ведала Светланка, всего в их маленьком хозяйстве было вдосталь.

К первым дням осени добыл Смолко нужное количество шкур и уплатил выкуп – сыграли свадьбу. Праздновали всей Стаей, и довелось Цветанке услышать на пиру диковинные лесные песни сородичей. Мужчины тянули горлом низкое, скрипучее «о-о-у-у», а женщины и девицы ладным хором под это жутковато-гортанное сопровождение выпевали молодожёнам заговоры на добрую семейную жизнь, на добычу, на детушек. Пристукивали по колодам, стрекотали трещотками и кружились около большого костра в хороводе, а ночь глядела из леса совиными глазами. Казалось, это не тени на земле скользили, а сама тьма тянула пальцы к огню, стараясь пощекотать лесных жителей за пятки. Свемега, в венке из поздних осенних цветов и в многорядных рябиновых бусах, не сводила счастливого взора со своего избранника, а тот щеголял пышным убором из перьев и узорами на лице и груди, нарисованными белой глиной и ягодным соком.