Горана с вечера заботливо приготовила все косы – отбила и остро заточила ножи, у двух заменила старые, усохшие косовища на свежие, выструганные из молодой ели, закрепила расшатавшиеся рукоятки. Матушка Крылинка достала из сундука новенькие, ярко вышитые рубашки и алые кушаки: по обычаю, на покос шли, как на праздник. Шумилку на время косьбы отпустили из войска домой, и она предвкушала все сопутствующие работе радости – на девок поглядеть, себя показать. Встали утром чуть свет, когда восточный край неба только начал желтеть предвестниками зари, а на дворе было ещё зябко; едва сели за стол, как порог дома переступила Млада – распоясанная, с задумчивым блеском меж ресниц. Обычно она приходила к обеду, а сегодня явилась ни свет ни заря.

– Младунь, ты чего это с утра пораньше? – удивилась Крылинка.

– Так покос, вестимо, – ответила та, садясь к столу и беря себе ломоть хлеба. – Каждая пара рук важна, сколько накосим – то и наше.

– А ты можешь? – на всякий случай спросила Горана.

– Чего не мочь-то? – Млада невозмутимо налила себе кружку молока. – Все силы мои – при мне.

– Ну, смотри, – проговорила оружейница.

Рагна с матушкой Крылинкой остались дома, на хозяйстве, а Дарёна, посадив Зарянку в сумку, решила на сей раз взять косу наравне с кошками. И не только потому что, как верно сказала Млада, важна была каждая пара рук, но и чтобы побыть рядом с супругой: в глубине души тихонько мурлыкал комочек веры в то, что не тишина должна излечить её ладу, а всё-таки любовь близких.

Ветерок колыхал макушки трав и развевал волосы жриц, шагавших по лугу; Млада опиралась на косу, и в её глазах зарождался отблеск зари.

– Ты хоть косить-то умеешь? – спросила у Дарёны Шумилка, в нетерпении выбивая ногами дроби, как застоявшийся в стойле конь. Она зорко всматривалась в стоявших поодаль односельчанок, выглядывая среди них миловидных девушек.

– Дело нехитрое, – отозвалась Дарёна.

– Нехитрое, а всё ж сноровки требует, – проговорила Горана. – Млада, покажи ей. Пусть поучится, что ли, пока там девы Лалады луг освящают. Дай ей косу поменьше, шестиручную[29].

Млада прильнула сзади, а её руки легли поверх рук Дарёны. Тёплая, сладкая дрожь побежала по телу среди утренней прохлады, а голос супруги ласково звучал рядом с ухом:

– Держи вот так… Левая рука – на косовище, правая – на рукоятку. Колени прямые, голову не вешать. Правая нога идёт впереди, левая – за нею. Захватываешь полоску травы шириною примерно с ладонь, не более, и подрезаешь. И гляди в оба: на лугу могут быть камни, кочки, бугры. Зацепишь – можно косу затупить или вовсе поломать. Взмах – шаг вперёд, взмах – опять шаг. И не спеши.

Это было легко и волнующе – повиноваться рукам Млады, слившись с нею в подобии танца, плавном и скользящем, ощущая тепло её тела и мягкую, сдержанную силу. «Ш-ш-х… Ш-ш-х», – ложилась росистая трава под лезвием косы.

– Пока не наловчилась – широко не размахивайся, потихоньку иди, – наставляла Млада. – Пусть прокос будет узкий, да зато ровный.

С коротким «ш-х» всё новые и новые полоски травы падали, подкошенные, роняя светлые прозрачные бусинки росы. Шумилка наблюдала за этим обучением с ухмылкой, лукаво покусывая смешливо подрагивающую губу, и в её глазах отражалась зреющая озорная мысль; наконец, словно уколотая шилом, молодая кошка подхватилась и побежала к соседкам, белогорским девам:

– Красавицы, вы косить-то умеете, а? А то давайте, научу!

Те бегали от неё, как от чумы – кто со смехом, кто с крепким словцом. В итоге Шумилке удалось-таки поймать в объятия какую-то совсем молоденькую девчонку, которая оказалась менее проворной, чем её подруги.

– Ты моя козочка… Ну, ну, не брыкайся! – Шумилка обхватила свою «добычу» сзади, приподнимая её от земли, а та отчаянно дрыгала ногами и оглашала луг своим визгом.

– А нельзя ли потише? – послышался чей-то голос издалека. – Не видите – обряд идёт? Потом, после работы, баловаться будете.

Млада хмыкнула:

– Вот же шалопутка озабоченная…

Наконец жрицы дали знак, что можно приступать. Млада взяла свою косу, кивнув Дарёне:

– Ну, пробуй сама.

В море колышущейся травы белели повсюду рубашки и алели кушаки; девушки красовались в пёстрых веночках, переглядываясь с молодыми кошками. С мерным «ш-х» ложилась трава в прокосы, и звенели под небесным куполом девичьи голоса… Кошки подтягивали восьмерицей ниже, не забывая о работе, которая под песню спорилась жарко и весело, с огоньком. Соревновались, кто больше всех накосит – как же без этого! Горана с Младой и Светозарой шли ровно, орудуя большими, десятиручными косами, а у Шумилки пока было больше гляделок с девицами, чем дела.

– А ну, подтянись-ка, – сказала Горана дочери. – Отпросилась из войска – а толку-то от тебя… Да и кто такую работницу полюбит? Одни забавы на уме…

Устыдившись, Шумилка с усиленным рвением принялась за работу… пока ей не попалась очередная милашка в веночке. Заприметив её, она исподволь продвигалась поближе к ней, отчего её прокос не шёл прямо, как у прочих, а вихлял, словно пьяный. Подобравшись к предмету своего увлечения, она игриво подмигнула:

– А косишь-то ты неправильно, милая.

– Чего это неправильно-то? – удивилась девушка.

– А вот гляди, гляди: тут у тебя совсем не прокошено, а тут стерня уж больно высокая осталась – не годится так. Давай, покажу, как надо, – предложила озорница.

И пошёл в ход способ обучения, которым упражнялись Млада с Дарёной перед началом покоса. Девушка, сообразив, что все эти подкаты имели единственную цель – пощупать её прелести, принялась возмущённо вырываться:

– А ну, пусти! Пусти, говорю! А то как щас косовищем промеж глаз пропишу тебе…

Горана, на миг отвлекаясь от косьбы, прикрикнула на расшалившуюся дочь:

– Эй, Шумилка! Будет тебе девок лапать-то! И сама худо работаешь, и другим не даёшь!

Дарёна сперва шла в отстающих: с непривычки получалось медленно, коса порой застревала и запутывалась в высокой траве, увязала остриём ножа в земле, а временами и Зарянка отвлекала её своей вознёй или писком. Едва Дарёна начала понемногу втягиваться в дело, как пришлось отлучаться на смену промокшей пелёнки-подгузника. Вскоре малышка, впрочем, убаюкалась мерным покачиванием, и Дарёна смогла более-менее сосредоточиться на работе. Далеко не везде луг был ровным, попадались и ложбинки, и бугорки, на которых приходилось ловчить, обкашивая их. Подол юбки намок от росы, первые розовые лучи рассвета уже горели на снежных вершинах, а цветущий простор наполнял душу тугим, как парус, восторгом; найдя взглядом Младу, которая по-богатырски широко взмахивала косой и оставляла за собой ровную полосу скошенной травы, Дарёна с улыбкой вдохнула полной грудью сладкую свежесть утра… Вместе с зарёй рождалась лучистая вера, что всё будет хорошо.