– Уф, – выдохнула вспотевшая от суеты Крылинка, утирая лоб. – Ну, вроде всё готово. Завтра только воду подогреть – и вперёд.
Этой ночью Дарёне было не до сна. Хоть Крылинка и велела всем хорошенько отдохнуть перед важным и трудным днём, но какое там!… Перед глазами у Дарёны стояла рожающая Ильга с застывшим на мокром лице клыкастым оскалом, мерещились кровавые тряпки на полу и пропитанный водами комок соломы… От этих мыслей тревога сгущалась где-то в низу живота, а потом Дарёну и вовсе потянуло по нужде – сначала по малой, а потом и по большой.
– Ты чего бегаешь? – спросила хмурая и сонная Крылинка, встретив её в дверях.
– Да вот… опорожниться…
– Ну ладно, давай. Это дело нужное.
Два позыва оказались пустыми, а в последний раз из Дарёны пробкой выскочил комок слизи с кровавыми прожилками. Низ живота заныл тягуче и властно, а на душе стало тошно. Она улеглась на своё место, прислушиваясь к ощущениям, становившимся всё тревожнее, но беспокоить родных пока не решалась – вдруг ещё обойдётся?…
Но не обошлось: под утро живот и поясницу мощно скрутила настоящая боль. Мимолётную случайную дремоту с глаз Дарёны как ветром сорвало, она приподнялась в постели и поняла, что лежит на мокром.
– Матушка Ждана! Матушка Крылинка! – в ужасе закричала она.
Супруга главы семейства, на бегу убирая волосы под платок, уже мчалась к ней. Откинув одеяло, она присвистнула:
– Да у тебя воды отошли, дорогуша! Ну вот, я-то травы заваривала, а ты сама рожать взялась!
Поддерживаемая матушкой и Крылинкой, Дарёна кое-как доковыляла до бани. Та уже выстудилась, и женщины принялись топить печь, а Дарёну укрыли одеялом. Чистая, сухая и холодная солома щекотала и колола спину стебельками, но лежать было мягко, удобно. Ноги озябли, пальцы заледенели, а боль вскоре снова опоясала спину и живот.
– Так оно даже и лучше, что сама-то, – приговаривала Крылинка. – Вот какая ты у нас умница!
Пришли Рагна с Зорицей, развесили на стенах в парилке вышитые рушники-обереги, а под голову Дарёне положили подушечку, набитую сухой яснень-травой. Голос Зорицы зазвенел трелью малиновки:
Поют коноплянки на тихой полянке,
Стоит чудо-древо в цвету.
Не вымолвить словом, во сне не увидеть
Зарёю румяной, душистою, пьяной
Нальются на ветках плоды.
Там песенок птичьих блестят переливы,
Я заячьей тропкой сквозь чащу проникну,
И с ветки поникшей, меня приманившей,
Плод сладкий себе украду.
За пазуху спрячу шальную удачу
А ветер поднимет примятую травку,
Закатится лето в осеннюю печку,
А зиму прогонит с озябшей ладони
Мурлыкает верба, пушистою лапкой
А ветер, крепчая, верхушки качает
Медовое солнце струится в оконце,
Кудрявая радость моя в колыбельке
Встречает свой первый годок.
– Сказочница ты, Зорька… Где ж такое дерево растёт с чудесными плодами, что в деток превращаются? – проскрежетала зубами Дарёна, не вытирая со щёк тёплых солёных ручейков. – Ах, если б всё было так легко и просто, как в песенке поётся!
– А ты пой со мной, – предложила Зорица. – Сумела сделать песню оружием – сумеешь и боль ею укротить.
– А и правда ведь! – поддержала эту мысль Рагна. – Дарёнушка, тебе никаких чудо-деревьев не нужно: у тебя самой голос волшебный!
Подождав, когда каменное напряжение живота немного отступит, Дарёна набрала воздуха в грудь…
Во густом во лесу, да в малинничке
С медвежатами бродит медведица,
Сладку ягоду ест, ест и кислую;
Молока нагуляв, кормит детушек.
Серый волк пробежал – быстры ноженьки,
Не пустой он бежал, с резвым заинькой.
Не себе он добыл – всё в семью несёт,
Для пушистых волчат да жены своей.
Вся в заботах и пташка-малиновка:
Распищались птенцы голосистые.
Червячок да жучок, да букашечка –
Всё порхает без роздыху матушка.
Все детишек растят – птицы, звери ли,
Лишь кукушка одна – беззаботная.
Здесь «ку-ку», там «ку-ку» – быстрокрылая,
Пёстрый хвост – помело, глазки – бусинки.
Щеголиха кукует да хвастает:
«Кукушат своих славно пристроила!
Всех чужие родители выкормят,
Мне же жить без хлопот – любо-дорого».
Не кукуй мне, кукушка безгнёздая,
Не считай моих лет, пестробокая.
Обниму я всех чад моих крыльями,
Лебединой любовью окутаю…
Время сжималось до золотой медовой капли, в которой растворялась вся боль. Новая жизнь распускалась сияющим цветком и текла по щекам Дарёны сладкими слезами, а чьи-то тёплые ладони гладили её по голове.
