– Что же ты наделала, дурочка… – Княжна сокрушённо опустилась на колени, осторожно приподняла голову несчастной и всмотрелась в мертвенно-белое лицо с большими, неподвижными глазами. Скорбное узнавание повеяло в душу могильной стынью. – Лугвена?…

В изломанном теле жены Солнцеславы ещё теплилась жизнь. Удар о землю не смог сразу погасить этот огонёк, и с губ женщины вместе с тёмным ручейком крови слетел хрип:

– Госпожа! Ратибора… твоя дочь. Она на башне. У неё не осталось никого… кроме тебя.

Если бы Светолика сама не видела пронзительно-синих глаз младшей дочки своей дружинницы, эти слова показались бы ей предсмертным бредом. Тело Лугвены дёрнулось в последней судороге и застыло, а на лице мраморная маска мучения сменилась тихим, ласковым светом покоя. В этот миг небо грохнуло оглушительным раскатом, и его от края до края расколола ветвистая трещина молнии. Гроза зимой? Светолика ни за что не поверила бы в такую возможность, но на лоб ей упала холодная капля, а в следующий миг тучи обрушили на землю ливень, каких княжна и летом-то не видела. Его тяжёлая мощь ложилась на плечи ледяным панцирем, мгновенно пропитывая одежду влагой и превращая снег под ногами в слякотную кашу. Светолика нагнулась, приложилась губами к ещё тёплому лбу Лугвены, после чего набросила на тело опашень. Только сейчас княжна заметила надрезы на её запястьях. Надрезы и гроза. Между ними могло существовать только одно связующее звено – обращение к Ветрострую. Невиданная доселе сила ливня, хлынувшего среди зимы, соотносилась и с величиной жертвы…

На верхней площадке, прислонившись спиной к стенке-ограждению, сидела Солнцеслава и обнимала мёртвыми руками плачущий одеяльный свёрток. Рядом валялся меч. Присев на корточки, Светолика отодвинула пальцем край одеяла, и около сердца шевельнулся тёплый и грустный комочек нежности. С детского личика на княжну смотрели её собственные глаза, полные слёз, и она ласково ущипнула покрасневший, шмыгающий носик.

– Тебя Ратиборой зовут, да? – спросила она, бережно освобождая девочку из коченеющих объятий Солнцеславы.

– Да, – всхлипнула малышка. – Матушка Лугвена превратилась в птицу и улетела в небо, чтобы пошёл дождь, а матушка Солнцеслава спит, чтобы меньше болели раны.

– Матушка Лугвена послала меня, чтобы забрать тебя отсюда, – сказала Светолика. – Сама она прийти не сможет: Ветроструй превратил её в птицу навсегда.

Ратибора покорно кивнула, как будто и без того догадывалась об истинном положении вещей. Оглянувшись на вторую родительницу, она спросила:

– А матушка Солнцеслава проснётся?

– Боюсь, что уже нет, моя хорошая.

Светолика, крепко прижимая к себе зябко дрожащее тельце девочки-кошки, изо всех сил старалась побороть глодавшего сердце ненасытного зверя – печаль. Над садом стлался дым, а язычки прибитого дождём пламени стали совсем маленькими, жалкими и смиренными. Пожар потерял свою силу и угасал.

– Благодарю тебя, Лугвена, – сквозь тёплую пелену слёз улыбнулась Светолика.

А над ратью навиев, изрыгая палящие струи, летали огромные, полностью сотканные из огня ящеры. Они махали перепончатыми крыльями, изгибали шеи и стрельчатые хвосты, совершенно как живые, и навии в замешательстве беспорядочно забегали по полю битвы, издалека похожие на вспугнутых светом тараканов. Торжествующее веселье защекотало Светолике рёбра изнутри, и она с ещё не высохшими на глазах слезинками расхохоталась. Подняв Ратибору на руках, она показала пальцем на огненное зрелище.

– Смотри, смотри! Знаешь, кто их делает? Это тётя Берёзка. Она у нас большая выдумщица, оказывается!

Много страниц было в книге жизни Правды, начальницы кухни в крепости Шелуга, что стояла на берегу озера Синий Яхонт. Давно лежал её прославленный боевой топор без дела, а старые доспехи покрылись пылью… Но когда над крепостными стенами тревожно протрубил рог, холодное эхо которого пахло битвой и смертью, Правда воткнула большой кухонный нож в столешницу, нанесла себе на лицо сажей узоры, накинула старый, побитый молью плащ из цельной медвежьей шкуры и сказала дочерям:

– Где ваши мечи? Настало время послужить родной земле.

Враг бурлил живым тёмным морем и полз на крепостной вал. Дымные кучи хорошо очистили пространство от хмари, и навиям вместо своих невидимых мостов пришлось прибегать к обыкновенным средствам – тарану и камнемётам. «Бух! Бух!» – било в ворота огромное бревно, и Правда ногами чувствовала дрожь кирпичей. Четверо дочерей стояли с обнажёнными мечами: и статью, и силой пошли они в свою родительницу, и казалось, будто пять Правд подпирали могучими плечами затянутое угрюмыми тучами небо.

Ворота не выдержали, и враг хлынул внутрь. Там его встретили защитницы крепости, а Правда с рёвом прыгнула на верхнего из навиев, которые карабкались на стену по лестнице. Та пошатнулась и начала заваливаться назад; воин-оборотень заливисто заголосил, а Правда хохотала ему в лицо. Навии, лишённые поддержки хмари, не могли соскочить с лестницы без вреда для себя, а Правда, молниеносно развернувшись, побежала по их головам вниз. В тот миг, когда лестница грохнулась плашмя наземь, покрытая шрамами воительница благополучно спрыгнула с последней живой «ступеньки» на снег. Конечно, она могла бы использовать проход, но тогда это выглядело бы не так внушительно. Обернувшись, кошка одобрительно хмыкнула: дочери проделывали то же самое, уронив ещё четыре полные навиев лестницы.

Многолетнее ожидание вознаградилось: тяжёлый топор обагрился кровью, и Правда, по своему обыкновению, обмакнула пальцы в тёплую рану поверженного врага и мазнула себе по щекам – в дополнение к узорам, нарисованным сажей. Шлемы навиев не выдерживали ударов её старого боевого друга, и ошмётки мозгов летели из расколотых черепов.

– Сзади, матушка! – рявкнул знакомый голос.

«Блям!» – удар вражеского меча пришёлся на щит, которым прикрыла Правду её старшая дочь, Дорожка.

– Вовремя ты! – бросив на неё благодарный взгляд, усмехнулась Правда.

Они сражались спиной к спине: родительница разила врага топором, а дочь – мечом. Правда сама обучала её, и та не посрамила свою наставницу, вспомнив все уроки боевого мастерства, полученные в юности.

Защитницы крепости всеми силами старались не пропустить навиев. Враг наткнулся на яростную стену сопротивления и застрял на входе, едва продвинувшись внутрь Шелуги. Бились все, даже кошки-подростки, едва научившиеся держать меч…

Собственный рёв потряс тело Правды, вводя её в состояние упоительного бешенства. Оно расцветало в ней кроваво-красным цветком с живыми лепестками-языками, а земля питала её горячей силой. Рука с топором наливалась десятикратной мощью, дыхание растворилось в глубине груди, а тело, ставшее лёгким и пружинистым, подскакивало, изгибалось, вёртко уклонялось от ударов и наносило их со смертоносной сокрушительностью. Правда глотала кровавые сгустки своей ярости, вырастая до медвежьих размеров, и её боевой клич, которому она выучилась во время своего наёмничества в войсках у западных князьков – конунгов, нёсся над головами навиев, как чудовищная чёрная птица с горящими глазами и огромным зубастым клювом.