Здесь, в Бумтанге, я впервые встретился с легендами о таинственном короле Синдху Радже. Предание утверждает, что он пришёл из Ассама и построил в долине железную крепость в целых девять этажей (очевидный миф).

Этот Синдху Раджа жил, по-видимому, в IX веке, но память о нём сохранилась у благодарных потомков: его портреты и сейчас украшали стены молельни, воздвигнутой на развалинах древнего небоскрёба. Легенда гласит, что именно он покровительствовал проникновению буддизма в Тибет, поставлял великому ламе Ургьену Римпоче бумагу местного изготовления для того, чтобы тот записал на ней святое учение.

Бумтанг — самая высокогорная долина из тех, что я посетил. Она представляет разительный контраст с западными районами: окрестные горы какие-то округлые, нет следов выветриваний. Долина очень похожа на Тибетское нагорье, от которого её отделяет несколько миль.

В прежние времена дважды в год долина становилась местом привала огромного скопища людей: сотни бутанцев отправлялись на север, ко двору далай-ламы, с грузом риса и знаменитых шёлковых покрывал местной выделки.

Король Бутана избрал прохладную цветущую долину Бумтанга для своей первой личной резиденции. Над дзонгом стояли два больших дома — владения королевской семьи.

Мне удалось побывать в верхнем дворце «Ламе Гумпа», трёхэтажном здании из толстых балок, во внутреннем дворе которого разместились молельня и каменная библиотека.

Как и во всех бутанских жилищах, внешняя строгость дворца контрастировала с пышностью внутреннего убранства. Не осталось ни единой стены или двери, которая не несла бы следов терпеливого труда местных умельцев, покрывших резьбой, скульптурами и позолотой каждую балку, буквально каждый сантиметр поверхности.

Я пришёл в «Ламе Гумпа» без всякого приглашения. Стайка девушек у входа прыснула от смеха при виде моей одежды. Слуги окинули меня строгим взором, но впустили. Во дворе оказался элегантный молодой человек, к моему удивлению говоривший по-английски.

Это был домоправитель, друг короля. Ему исполнилось 23 года, и он окончил школу в Калимпонге. Домоправитель разговаривал любезно, хотя и не без некоторой холодности, свойственной всей бутанской знати. Не угодно ли чашку чаю?

— По-английски, — небрежно заметил он.

Домоправитель ввёл меня по узкой лестнице в затейливо разрисованную комнату, полы которой были устланы пушистыми коврами, возле стены стоял позолоченный алтарь.

«Чай-по-английски» беззвучно внёс оборванный слуга. На подносе кроме чая лежала гора персиков. Вгрызаясь в бархатистую мякоть, я слушал, как молодой человек горделиво повествует о своей родовитости. Закончил он изъявлением надежды получить чин в королевской армии.

Бумтанг — его родина, и он очень любит свой край. Именно сюда 800 лет назад пришли тибетские монахи, принёсшие буддийское учение.

Монахи в красных шёлковых халатах с молитвенными флагами и мельницами осели в Бутане, дабы обратить народ в свою веру. Не скоро добрались они до живших высоко в горах племён, а в Бумтанге им так и не удалось вытеснить местный язык и традиционное искусство.

Глубокое знание свойств трав и ядовитых корней, умение приготавливать из коры бумагу и искусство стрельбы из лука бумтанцы унаследовали от своих предков — охотников VI–VII веков. И всё же первые тибетские монастыри возникли в Бумтанге и долине Паро.

Довольно быстро вокруг этих монастырей сплотилась группа новообращённых. Чудже (монахи) стали элитой, из которой впоследствии выросла бутанская аристократия. Монастыри постепенно превращались из обителей в поместья, росли вширь, набирали мощь, пока не стали цитаделями религии — нынешними дзонгами.

Процесс был схож во всех долинах. Тем не менее каждая сумела сохранить печать индивидуальности: обретала собственных божеств, строила собственные святилища, провозглашала собственных лам и славила своих воинов.

Феодальные раздоры не мешали культурной и религиозной общности страны; она проявлялась в архитектуре и главным образом в традициях и нравах. Военачальники никогда не призывали на помощь чужестранцев. В прошлом, равно как и сейчас, бутанцы были слишком горды, чтобы решать свои споры, прибегая к иностранным посредникам.

«Ламе Гумпа» восхищала сохранившимся до наших дней средневековым блеском. Босоногие слуги, казалось, разыгрывали историческую пьесу времён Франциска I.

Но это не было театральной постановкой, и молодой аристократ в роскошном красном кхо был абсолютно серьёзен, когда описывал мне обнаруженную в Бутане диковину — растение, являющееся одновременно… червём. Эта трава растёт в полях и якобы сама передвигается с места на место. В доказательство он показал мне засушенное создание, действительно похожее на червяка, у которого из головы торчал травяной стебель.

Бесшумный слуга принёс блюдо кукурузных хлопьев.

Разговор перешёл на политику. Её хитросплетения казались нереальными здесь, в Бумтанге. Как и много веков назад, монахи били поклоны перед громадной статуей Будды. Через окно я видел неизменившуюся картину: крестьяне, пашущие поле на запряжённых в соху быках.

Хозяин провёл меня в нижний этаж, где десяток девушек весело болтали за прялками. Эти девушки, так же как и другие ремесленники, жили в имении, получая за свою работу стол и кров. Несколько мужчин в мастерской чеканили серебряные ладанки, которые солдаты надевают на шею для защиты от дурного глаза.

Мне показали связки высушенных корней ядовитых растений; в случае необходимости этим ядом обмазывают наконечники для стрел. Рядом делали луки, склеивая тонкие бамбуковые пластинки и вырезая на них буддийские эмблемы.

Большой дом жил как бы замкнутой жизнью. Но это не был отмирающий дворец, реликвия, вокруг кипела работа. Единственное, что раздражало, — это излишняя самоуверенность молодого домоправителя, демонстрировавшего мне королевское имение как свою собственность.

Подавая завтрак в домике рядом с дзонгом, где мы расположились, Тенсинг объявил:

— «Жёлтая штука» потерялась.

Пришлось жевать рис без горчицы. Кукурузные хлопья — вот что надо было купить. Однако, оказалось, их дают только «знатным господам».

И я понял, какая пропасть отделяет мой мир от средневековья.

— Во Франции, — пожаловался я Тенсингу, — можно купить любую еду.

Хотя, честно сказать, что может быть вкуснее спелого персика? А кукурузные хлопья я раньше никогда не любил…

Почти всё время в Бумтанге ушло на осмотр монастырей. Вообще со дня прибытия в Бутан я повидал такое количество обителей, молелен и часовен, что потерял им счёт; трудно даже представить, сколько их умещается на столь малой территории.

В Италии, да и в остальной Европе деревенские церкви и городские соборы являются главными памятниками искусства, но их нельзя сравнивать с бутанскими монастырями. В любом селении их минимум два, не считая десятка молелен. Каждое здание — свидетельство неиссякаемого таланта крестьянских строителей, каменщиков, художников, резчиков, плотников. Все эти сооружения представляют как бы открытую книгу, по которой можно читать историю развития цивилизации этой затерянной страны.

Я видел повсюду множество строящихся монастырей; мастера покрывали заново краской и позолотой часовни, резали новые скульптуры, чеканили по серебру и меди. Когда я смотрел на их работу, у меня не было ощущения, что я погружаюсь в прошлое, как на Западе, — нет, я заходил в мастерские, где кипела работа.

Путешественники обычно довольствуются указаниями в путеводителях о том, что данная реликвия далёкого прошлого является творением безвестных мастеров. В Бутане тоже есть монастыри, построенные в XVI веке и даже раньше. Но их без конца реставрируют, украшают, улучшают, увеличивают. Здесь ещё не получила хождения торговля древностями, потому что прошлое самым будничным образом присутствует в настоящем, а сегодняшнее искусство естественным образом продолжает традицию вчерашнего дня.

Во многих странах народное искусство окаменело и свелось к механическому воспроизведению застывших форм. Достаточно взглянуть на витрины сувенирных лавок в Испании, Индии, Мексике или Швейцарии, чтобы понять: все эти уродливые шкатулки, вазы и прочие поделки превратились в мумифицированные репродукции когда-то высокого, благородного искусства.