Зала встретила меня запахом, напоминавшим ладан, и дымком американских сигарет. Это были парадные покои дворца. Тёплый свет свечей и керосиновых ламп слегка подрагивал на лицах ассамблеи из двадцати человек; все сидели на подушках, покрытых великолепным ковром и леопардовыми шкурами, перед низкими позолоченными столиками. Гостями королевы были три ламы в алых тогах, похожие горделивой осанкой на кардиналов со старинной картины; четверо европейцев, личных друзей её величества; секретарь-англичанин в таком же костюме, как Майкл Эйрис; два молодых знатных бутанца.

Расписанный и украшенный позолотой потолок поддерживали четыре красных столба. Стены тоже были расписаны и придавали покоям атмосферу комфорта и очарования роскоши, далёкую от мраморной холодности, которая царит обычно в королевских приёмных.

Когда глаза привыкли к полумраку, я наконец увидел королеву. Она сидела чуть в стороне от гостей, перед столиком с двумя большими бокалами. Рядом с ней был монах с таким тонким лицом, что казался воплощением святости. Женщина сделала мне знак подойти.

Я поклонился и подал ей свой шарф, а один из слуг принял мои подарки. Королева улыбкой поблагодарила меня и пригласила сесть рядом. Её величество возвратила мне «кадду» в знак расположения.

Моё смущение возрастало с каждой секундой, ибо передо мной была не просто королева Бутана, страны моих грёз, не женщина изумительной красоты.

На королеве было длинное узкое тибетское платье из переливчатого шёлка, без рукавов, с большим вырезом, и блузка с пышными буфами. В отличие от бутанок, которые коротко стригутся «под мальчишку», королева была причёсана на тибетский манер: длинные косы собраны в корону, ещё более подчёркивавшую прекрасные восточные черты лица. Эта дань тибетской моде в одежде и причёске напоминала, что королева — сиккимка по происхождению. Её мать, Рани Чуни, приходилась сестрой покойному махарадже Сиккима, где в среде аристократии преобладали тибетские обычаи и одежда. Родство через узы брака очень распространено в правящем классе гималайских государств, который ориентируется в утончённости нравов на Лхасу.

Нежное лицо — я бы даже сказал «лик» — королевы напоминало тончайший фарфор; на Западе обычно такими представляют себе японок. Однако обезоруживающая улыбка и живая искренняя реакция никак не напоминали сдержанные манеры японских женщин из высших слоёв.

Обаяние королевы, я знал это, сочеталось с твёрдостью характера, и в случае неудовольствия она могла быть столь же непреклонной и неприступной, как её мать. Обменявшись несколькими банальными любезностями с повелительницей, я быстро понял, что она с интересом отнеслась к моей страсти к Бутану. Я поведал её величеству, сколь долог и тернист был мой путь к её королевству, как из-за Бутана я познакомился и полюбил прилегающие к Тибету гималайские края.

Королева, как и её невестка Тёсла и покойный брат Джигме Дорджи, прекрасно говорила по-английски. Она знала даже несколько слов по-французски и добавила, что часто ездит во Францию. Я, однако, знал, что из европейских стран она предпочитает Швейцарию.

Королева была прекрасно осведомлена обо всём, что происходило в Бутане, в том числе о деталях технологической революции, которая началась в стране под руководством её супруга. Не так давно в Тхимпху разбили виноградники — опыт оказался удачным. Тхимпху и Паро привыкали к мельканию «джипов» и грузовиков, а что означает переход на автомобильный транспорт в её стране, ясно каждому.

Наш разговор перешёл на историю Бутана. Королева и монах, сидевший с ней рядом, поведали мне о нескольких сражениях, выигранных у тибетцев в XVII веке.

Монах говорил по-тибетски, королева временами дополняла его по-английски, и переде мной разворачивалась картина прошлого, теснейшим образом связанного с современностью; рассказ как бы придал новый облик крепости Паро, чей силуэт, облитый серебром лунного света, вырисовывался за окнами королевского дворца. Во время разговора несколько раз возникало название «Пунакха» — там до недавнего времени помещалась столица государства. Упоминались также Тонгса, Джакар и Ташиганг — крепости Восточного Бутана. Для меня в этих именах крылась тайна недоступных районов, лежащих по ту сторону Чёрных гор. Я сказав, что мечтаю попасть туда, но эта завуалированная просьба повисла в воздухе.

Какое-то время спустя я покинул столик королевы. Она спросила, что я буду пить. Я попросил апельсиновый сок, хотя тут же стояла бутылка отличного виски. Но апельсиновый сок всё же больше приличествовал случаю. За это десятилетие я познал цену терпению и понял, что иногда имеет смысл повременить…

Королева поднялась, давая знак, что пора переходить за большой стол. Отсутствие протокола, очарование королевы и некоторая доза виски быстро создали уютную, я бы даже сказал, интимную атмосферу. Ничего экзотического в нынешнем вечере не было хотя всё было невероятно — начиная от убранства комнаты и кончая составом гостей. Была пожилая чета датчан и один франко-американский джентльмен — близкие друзья королевы. Их присутствие показалось бы стороннему глазу столь же удивительным, как и тога монаха. Ужинали при свечах — на сей раз не из снобизма, а по необходимости. Присутствующие сидели на стульях; пока это была единственная уступка западному этикету, не считая виски, ножей и вилок.

Мне выпало место рядом с милейшим ботаником-японцем. Он уже два года провёл в Паро под покровительством королевы, изучая местную флору и возможности сельского хозяйства. Оказалось, что он единственный иностранец, побывавший во всём Бутане. Ботаник дал мне множество сведений о центральной и восточной частях страны, куда я надеялся попасть. Да, сейчас больше, чем когда-либо, мне хотелось очутиться в этих отъединённых долинах, где, судя по описаниям Пембертона, было множество интереснейших крепостей и монастырей. Японец подробно рассказывал о том, как опасен и труднодоступен путь туда, упомянул, что жители этих долин говорят на другом диалекте, а архитектура крепостей иная, чем в Тхимпху и Паро.

Я покидал дворец, горя желанием немедленно в одиночку двинуться на восток. Но разрешения я всё ещё не имел. Королева, правда, была весьма любезна, но она не предложила мне своего покровительства. Её величество лишь пригласила меня посетить с остальными друзьями монастырь в Тактсанге.

— Будут хорошие лошади и много слуг, — заметил Майкл Эйрис.

Чуть погодя он описал мне поразительный кортеж, сопровождающий королеву во время каждой её поездки. За неделю до моего прибытия он ездил с ней в долину Ха, недалеко от Паро, на западной границе Бутана. Процессия потратила два дня на то, чтобы одолеть 40 километров. Королеву и её гостей окружала свита более чем из 100 чиновников и слуг. В каждой долине к кортежу присоединялись группы крестьян. Для ночных привалов разбивали роскошнейшие шатры, причём предварительно место аккуратно разравнивали и сажали цветы. Днём королевскую дорогу затеняли срубленными в соседнем лесу деревьями, которые втыкали на обочине. Монахи выходили из монастырей в молитвенной одежде и приветствовали проезжавшую королеву. Повсюду, едва она появлялась, начинался праздник.

Я не был поэтому удивлён, когда утром за мной прибыли 10 слуг и столько же лошадей и мулов во главе с камергером. Поначалу меня ещё с несколькими гостями королевы довезли до узкой горловины, где начиналась долина Паро. Оттуда вверх поднималась скала, на вершине которой стоял монастырь «Логово тигра».

Джон Клод Уайт побывал там в 1906 году, и мне нечего добавить к его описанию:

В моём случае всё произошло в точности как у Уайта, разве что королева строго-настрого наказала слугам беречь нас. Каждые полчаса подъёма делали привал и подавали свежий апельсиновый сок. Когда мы добрались наконец до монастыря, там ждал накрытый стол и четыре перемены блюд: рис по-китайски с яйцами, несколько сортов мяса, цыплёнок под соусом карри и крупные персики. На мой вкус, поездка слишком напоминала воскресную экскурсию у меня на родине, а разговоры спутников не позволили в полной мере насладиться атмосферой покоя. Храм как бы парил в воздухе, облегчая человеку размышления о бренности жизни.