— Когда-то нас было сто тысяч, — начала Бетрис, — но теперь во много-много раз меньше. Эта часть — самая древняя из того, что лежит в пределах сферы наших трудов, и она рухнет последней. В конце концов она, конечно, рухнет.

Йама сказал:

— Ты говоришь, как те, кто утверждает, что война в срединной точке мира может оказаться началом конца всего сущего.

Сержант Роден изучал с Йамой и Тельмоном историю самых крупных сражений, рисуя на красном глиняном полу гимнастического зала планы расположения армий, пути их длинных марш-бросков.

Беатрис сказала:

— Когда идет война, все верят, что она кончится победой и положит конец любым конфликтам, но в цепи событий невозможно определить, которое будет последним.

Йама удивленно произнес:

— Еретики потерпят поражение, ведь они восстали против слова Хранителей. Древние реставрировали для них множество старинных технологий, их последователи теперь используют это все против нас, но ведь Древние — создания меньшего масштаба, чем Хранители, потому что они — отдаленные предки Хранителей. Как может меньшая идея одолеть более великую?

— Я забыла, что ты молод, — улыбнулась Беатрис, — У тебя в сердце есть еще надежда. Но и у Озрика есть надежда, а ведь он — человек мудрый. Он верит не в то, что мир не придет к концу, это неизбежно, а в то, что к концу хорошему. Воды Великой Реки скудеют день ото дня, и в конце концов все, что хранит мой народ, исчезнет.

— Надо учесть, что вы и ваш муж живете для прошлого, а я — ради будущего.

Беатрис опять улыбнулась:

— Да, но хотелось бы знать, какого будущего? Озрик полагает, что оно может быть не единственным. Что касается нас, то наш долг — сохранить прошлое, чтобы научить будущее. В этом месте прошлое имеет наибольшую силу. Здесь есть чудесные средства, способные прекратить войну в мгновение ока, если ими владеет одна из сторон, или же уничтожить Слияние, если обе стороны возьмут их на вооружение друг против друга.

Живые хоронят мертвых, идут дальше и забывают. Мы помним. В этом наш первый долг. В Изе есть архивариусы, которые утверждают, что могут проследить родословную всех рас Слияния до самых первых людей. Моя семья сохраняет гробницы тех самых предков, их тела и утварь. Эти архивисты считают, что слова сильнее тех явлений, которые они описывают, и что лишь словам даровано бессмертие, а все остальное превращается в тлен, но мыто знаем, что и слова подвержены изменениям. Истории меняются, каждое поколение находит в любой легенде свой урок. При каждом пересказе история чуть-чуть изменяется, и так до тех пор, покуда не получится нечто совсем иное. Властитель, одолевший героя, который мог бы принести в мир свет искупления, после множества описаний этих событий превращается в героя, спасающего мир из пламени, а несущий свет становится врагом рода человеческого. Лишь вещи остаются такими, как были. Вещи — это вещи и все. Слова — лишь представление о вещах, а у нас хранятся сами вещи. Настолько они более могущественны, чем представления о них!

Йама вспомнил об эдиле, который так доверяет предметам, сохранившимся в земле. Он сказал:

— Мой отец пытается понять прошлое по тем обломкам, которые от него остались. Может быть, меняются не истории, а само прошлое, ведь все, что остается от прошлого, — это лишь то значение, которое мы вкладываем в эти остатки.

У него за спиной Озрик заметил:

— Тебя учил архивариус. Такое как раз мог сказать один из этих близоруких книжных червей, да пребудет благословение с ними со всеми и с каждым в отдельности. Видишь ли, прошлого на самом деле больше, чем записано в книгах. Этот урок мне приходилось постигать снова и снова, молодой человек. Все обыденное и человеческое исчезает, никем не записанное, а остаются лишь истории о жрецах, философах, героях и властелинах. Множество выводов делается по камням алтарей и святыням храмов, но аркады, где по ночам встречаются влюбленные и болтают приятели, дворики, где играют ребятишки, — они ничего не значат. В этом ложный урок истории. Но все же мы можем взглянуть на случайные сценки прошлого и задуматься об их значении. Это я тебе и принес.

Озрик держал под белой тканью какой-то квадратный плоский предмет. Взмахнув рукой, он сдернул салфетку и показал тонкую прямоугольную каменную пластинку, которую положил в лужицу солнечного света на мощенном плиткой полу балкона.

Йама сказал:

— Мой отец коллекционирует такие картины, но эта, кажется, пустая.

— Вероятно, он собирает их для важных исследований, — сказал Озрик, — но мне жаль это слышать. Их настоящее место не в коллекции, а в тех гробницах, где их когда-то установили.

— Меня всегда удивляло, почему, прежде чем начать действовать, они должны напиться солнечного тепла, ведь их помещают в темноте склепа.

— Гробница тоже пьет солнечный свет, — объяснил Озрик, — и распределяет его между своими компонентами в соответствии с необходимостью. Картина реагирует на тепло живого тела, и в темноте гробницы она проснется в присутствии любого зрителя. Вне гробниц, без своего обычного источника энергии картинкам тоже требуется солнечный свет.

— Потише, муженек, — шепнула Беатрис, — она просыпается.

Смотри, Йама, и познавай. Это все, что мы можем тебе показать.

По пластинке, смешиваясь, бежали разноцветные блики, казалось, они трепещут под самой поверхностью. Сначала блеклые и бесформенные — просто пастельные ручейки в млечной глубине, — они постепенно расцвечивались все более ярким сиянием и наконец сложились, вспыхнув серебряным светом, в четкое изображение.

На мгновение Йаме почудилось, что пластина превратилась в зеркало и оттуда с жадностью смотрит его собственное взволнованное лицо. Но когда он приблизился, человек на картине повернулся, словно беседуя с кем-то за пределами рамы, и Йама увидел, что это лицо принадлежит человеку значительно старше его самого, увидел морщинки в уголках глаз, суровую линию рта. Но форма глаз и круглые синие радужки, но абрис лица и бледная кожа, но грива вьющихся черных волос — все, все было, как у него! Он вскрикнул от удивления.

Теперь человек на картине с кем-то разговаривал и вдруг улыбнулся невидимому собеседнику. Эта улыбка, быстрая и открытая, всколыхнула всю душу Йамы. Человек отвернулся и изображение скользнуло с его лица на вид ночного неба. Это было не небо Слияния: на нем, будто алмазы на черном бархате, сверкали яркие россыпи звезд. В центре картины застыл клубок тусклого красного света, и Йама заметил, что звезды вокруг него, образуя четкие линии, будто втягиваются в эту красную бездну. Изображение сместилось, звезды черточками мелькнули на небосклоне, на миг картина остановилась на пучке ярких лучей, рассекающих чистейший цвет фона, затем померкла.

Озрик завернул пластинку в белое полотно. Йаме тут же захотелось убрать эту ткань, увидеть, как в глубине пластинки вновь расцветает картина, вдоволь насмотреться на лицо незнакомца, незнакомца, который принадлежал к его расе; он хотел разобраться в рисунке созвездий за спиной своего давно умершего предка. От возбуждения у Йамы стучало в висках.

Беатрис вложила ему в руку отороченный кружевом квадратик. Платок. Лишь тогда Йама заметил, что плачет.

Озрик сказал:

— У нас здесь расположены самые древние гробницы во всем Слиянии, но эта картина старше любого предмета в Слиянии, ибо она старше самого Слияния. Она демонстрирует первую стадию создания Ока Хранителей и те земли, по которым ступали Хранители до того, как ушли через Око и канули в далекое прошлое или вообще в иную вселенную, что тоже вполне возможно.

— Мне хотелось бы увидеть гробницу. Я хочу знать, где вы нашли эту картину.

Озрик ответил:

— Картина хранилась в Департаменте Кураторов Города Мертвых очень, очень давно. Если она и была когда-либо установлена в гробнице, то это было столько времени назад, что никаких записей не сохранилось. Твоя раса ступала по земле Слияния при самом его создании — и вот шествует снова.

Йама сказал: