— Все, что ты делаешь, необычно, — сказала Тамора, и Йама услышал в ее голосе те же нотки, что звучали в нем, когда два дня назад она клялась отдать за него жизнь.
У ворот стояли двое солдат. Тамора шепнула Йаме, что сама справится с ними. Он забрался в кусты у поворота дороги и стал наблюдать за игрой света в туманном озере далеко внизу. Теперь туман покрывал все — даже самые высокие памятники в Городе Мертвых. Сторожевые псы были где-то рядом, он быстро переговорил с ними и принялся ждать возвращения Таморы.
Она появилась настолько бесшумно, что казалось, вышла из скрытой в темноте двери. Тамора закинула на плечо ружье, а в руке несла короткий меч. Усевшись рядом с Йамой, она красным языком слизнула с плеча кровь и только потом сказала:
— Первого я убила руками, а второго — мечом, который взяла у первого. Ты что, собираешься сидеть здесь всю ночь или мы все же отправимся на рандеву? Конечно, если толстая капитанша потрудится сдержать свое слово.
— Сдержит. Пандарас заставит или же утопит ее корабль, пытаясь заставить. Но я не думаю, что ее придется уговаривать. Она — хорошая женщина.
— Ха! Ты слишком доверяешь людям. Как бы тебе это боком не вышло.
Они прошли в ворота, и Йама подозвал собак. Они радостно выскочили из-за деревьев и кинулись ему навстречу через широкий газон. Тамора стояла неподвижно, подняв над головой меч, а Йама погладил каждого пса, назвал его по имени и дал понюхать свои руки.
Свет из окон зала отражался в пластинках на собачьих шеях, блестел на влажных мордах, искрами играл в черных глазах.
— Они тебя не тронут, — сказал он Таморе. — Я сказал им, что ты — мой друг.
— Не люблю собак. Даже твоих. Где вход в дом?
В сопровождении толкающихся собак Тамора и Йама прошли вдоль двух стен замка и попали во двор, где недавно Йама простился с эдилом и домочадцами и куда уже никогда не рассчитывал вернуться. Караульня и дом сержанта Родена тонули во мраке.
— Они все сейчас ждут нас, — ухмыльнулась Тамора.
— Собаки убили всех солдат во дворе, — сказал Йама. — Двое у ворот — твои. Еще десять — мои.
Они прошли через огород. Йама распахнул дверь и увидел, что ничего не изменилось. Люди у большого очага отодвинули стулья и поднялись, при неверном свете свечей лица их казались бледными масками. Здесь собралась домашняя прислуга.
— Тебе грозит опасность, молодой человек, — крикнул Паролис, высокий и тощий смотритель винных погребов. Из оставшихся слуг он был самым старшим и говорил за всех. — Ты увидел за-за-зажженную в городе свечу. И ты приехал на свет. Он так и сказал, что ты никуда не денешься. Беги! Беги сейчас же! Пока его солдаты тебя не нашли.
— Я их сам нашел с помощью моей спутницы Таморы. Как мой отец, Паролис? Что они с ним сделали?
Пламя толстой свечи, которую Паролис держал в руках, швыряло искорки света в самую середину его сузившихся зрачков. Эти искры стали вдруг расплываться, цепочка маленьких капель покатилась по влажным щекам старого слуги и закапала с острого подбородка. Он медленно проговорил:
— Твоего отца здесь сейчас нет, молодой го-господин. Прошлой ночью он скрылся. Сержант Роден ему помог. Тут было небольшое восстание.
— Мы думаем, что они отправились за реку, — сказал кондитер Бертрам, он был вдвое ниже Паролиса, но зато в два раза толще. На плече он, как клюшку, держал большой ковш.
Паролис потер щеки тыльной стороной ладони и сказал:
— По крайней мере мы считаем, что он отправился именно туда. Но точно не знаем. Некоторые из твоих домочадцев тоже успели скрыться, но, увы, не все. Остались те, кто здесь, и еще библиотекарь.
Йама почувствовал громадное облегчение. Он боялся самого худшего, теперь этот груз упал с его плеч. Он сказал:
— Но все же мой отец жив. А дочь торговца, Дирив? Ее семья укрывается здесь?
— Я ее не видел, — ответил Бертран. — Мне очень жаль, молодой господин.
— Они очень плохо обходились с твоим отцом, молодой го-господин, — сообщил Паролис. — Поместили в его доме предателя, допрашивали с помощью ужасных машин из-за того, что он им противился, когда сожгли город.
— Кое-кому я уже отомстил, — сказал Йама. — Изобретатель мертв.
— Но змей еще жив. Когда он увидел огни в Городе Мертвых, он страшно на-напугался и приказал надзирателям нас здесь запереть.
— Я поговорю с этим гадом, — мрачно пообещал Йама.
— Мы пойдем с тобой, молодой го-господин. У нас нет оружия, только кухонная утварь, но мы сделаем все, что сможем. Ужасные времена. Департамент воюет сам с собой.
— Надеюсь, скоро все кончится, — сказал Йама. — Ну, кто со мной?
Собрались все.
В галерее менестрелей, где когда-то Йама подслушивал доктора Дисмаса и своего отца, было два солдата, но только один успел выстрелить до того, как Тамора прикончила их из ружья. Один упал на спину, а второй перевалился через ограду, с тяжелым хлюпающим звуком упал на длинный полированный стол, дернулся и затих.
— Исчезли знамена, — заметил Йама, посмотрев на высокий сводчатый потолок. Без них зал выглядел более объемным и заброшенным.
— Их сожгли, — сказал Паролис. — Они так страшно горели. Префект назвал это «жертвенный огонь тщеславия». Он за-за-заставил твоего отца смотреть. Для него это было наказание, хуже, чем машины.
Йама и Тамора провели стаю сторожевых собак и толпу слуг через большой зал к высоким двойным дверям в приемный покой. Там стояли еще два солдата. Один успел сбежать, а второй умер, проклиная трусость товарища. Йама и Тамора распахнули двери. Высокая квадратная комната была залита светом, но пуста. Со стен исчезли четыре больших гобелена, но высокое кресло под балдахином, где обычно сидел эдил, все еще стояло на помосте в центре комнаты.
Йама обошел помост, нырнул в маленькую дверь и пошел по узкой лестнице, которая вела в личные покои эдила. Нет нужды прятаться, тревогу, видимо, подняли уже давно. Радостные крики прислуги, звон доспехов сторожевых псов, когда они задевали за прогнутые дугой цепи, — все это создавало ужасный шум. Во главе с Йамой вся толпа рванулась в коридор. Некоторые из слуг колотили по стенам, топали ногами и кричали изменнику, чтобы он выходил. Дверь в покои эдила оказалась заперта, но Тамора одним движением прострелила замок и ногой распахнула дверь.
В комнате было жарко и душно. Пахло сексом, пролитым вином, сигаретным дымом. Горели сотни свечей, они стояли на всех поверхностях в лужах расплавленного воска. Кругом среди куч пустых бутылок и нераспечатанных коробок с едой валялись бумаги. Медный перегонный куб был разбит, его детали рассыпались по мокрому от вина ковру.
На кровати сидел человек. Двумя руками он поднял пистолет и целился в Йаму. Он был абсолютно гол, наготу прикрывала только смятая грязная простыня. Рядом с ним лежала обнаженная женщина, прижимавшая к груди валик от кровати. Одна из городских блудниц. Ее синий парик съехал набок, вокруг рта, как синяк, расползалась черная краска, широко раскрытые глаза тоже грубо обведены черным.
— Не думай, что я им не воспользуюсь, — сказал Торин, показывая полный рот белых, острых, как иглы, зубов. Горбатая спина вдавалась в изголовье кровати. Бритая голова сверкала от пота. — Значит, ты вернулся. Корин так и говорил. Теперь ты мой. Пусть этот сброд уйдет, и мы поговорим, парень.
— Не-не-не слушай его, молодой го-го-господин, — вскричал Паролис.
Бертрам добавил:
— Он не может убить нас всех.
— Он ничего не сделает, — сказал Йама. — Он знает, что солдаты разбежались и что нельзя позвать на помощь префекта Корина. Как долго ты ему служишь, Торин?
— Если надо, он сожжет тебя, как сжег город. — Пистолет качнулся в его руке, он скосил глаза на короткое тупое дуло и снова навел его в грудь Йаме. Торин был очень пьян.
— Тогда тебе тоже гореть. Мне грустно, что ты стал таким, Торин. Ты ведь был добрым другом моему отцу.
— Я всегда был слугой Департамента. Твой отец предатель. Он скрыл то, что знал о тебе, даже от префекта Корина. Но он, придурок, все записал. Записи где-то здесь. Если он не понимал, что попало ему в руки, то он дурак, а если понимал, то самый страшный предатель в нашей истории.
