– Не суди себя чересчур строго. Она ведь заговорила со мной лишь потому, что ты подготовила почву. Она должна была сбросить с души этот страшный груз. Четыре года зрел гнойник. И вот теперь он прорвался.
Молли согласно кивнула. И тут Дэвида взорвало:
– Разумеется, пристрелив эту гниду, она тоже ощутила облегчение! Жаль, черт меня побери, что она не сделала этого раньше! Сущий выродок, паршивый психопат, сукин сын – а весь город на него чуть ли не молится! Образцовый муж и отец! Тебя не тошнит, а? Удивительно, что девочка сохранила рассудок.
Она подавлена, перепугана, но в здравом уме. Дэвиду не хотелось думать о том, что с ней будет, если она проведет двадцать лет за решеткой.
Но на следующее утро, когда Дэвид увиделся с Грейс перед официальным предъявлением обвинения, она все еще наотрез отказывалась рассказать правду полиции. Все, чего удалось добиться, – это уговорить ее не признавать себя виновной. Обвиняли ее в убийстве, притом обдуманном и преднамеренном, что грозило приговором на всю катушку, возможно, даже смертной казнью. Но это уже всецело зависело от суда.
Судья официально отказался выпустить Грейс под залог – впрочем, это была всего лишь пустая формальность: залог все равно некому было бы внести. А Дэвид стал ее официальным адвокатом.
В течение нескольких следующих дней Дэвид буквально из кожи вон лез, чтобы убедить подзащитную поведать суду о том, что отец ее изнасиловал, причем делал это в течение ряда лет. Но она отказывалась категорически. После двух изматывающих недель бесплодных усилий он пригрозил, что откажется от защиты.
Молли продолжала частенько навещать Грейс. Ее рапорт был уже закончен. В нем она объявляла Грейс полностью вменяемой и утверждала, что девушка способна предстать перед судом.
Дэвид пригласил Молли на предварительное слушание дела, к тому же дал поручение одному из сотрудников – и тот теперь опрашивал практически весь город, тщетно пытаясь разузнать, не заподозрил ли кто-нибудь когда-нибудь, что творит Джон Адамс с дочерью. Он перевидал все возможные реакции: от легкого удивления до предельного возмущения, но никто, решительно никто не считал покойного способным на что-либо подобное! А столь дикое, по их мнению, предположение все поголовно сочли довольно неуклюжей попыткой оправдать хладнокровное злодеяние Грейс.
Дэвид самолично сходил в школу, где училась Грейс, надеясь, что учителя заметили неладное, – и снова бесполезно. Они говорили, что девочка была «трудная», то бишь очень стеснительная и замкнутая, даже в раннем детстве, что чувство коллективизма было ей напрочь чуждо, что у нее вовсе не было друзей. Еще бы, с тех пор как началась эта гадость с родным отцом, она, в страхе, чтобы правда не выплыла наружу, отшила всех! Очевидно, что учителя считали Грейс странноватой, но тем не менее вежливой и прилежной. Почти все они знали, как тяжко болеет мать девочки, и считали, что на Грейс повлияло именно это. А сексуальные домогательства отца? Боже упаси! Двое или трое упомянули о тяжких приступах астмы, мучивших девочку с тех самых пор, как захворала мать.
Но вот странность! Никого из них не удивил ее ужасающий поступок. Да, она всегда была странной, а после смерти матери и вовсе спятила.
Такую логическую цепочку было легче всего выстроить – полиция пришла к точно такому же заключению: девочка стремилась заполучить наследство, от горя слегка помешалась и сильно повздорила с отцом. Слишком уж трудно было поверить в то, что Джон Адамс в течение четырех лет вел жизнь настоящего извращенца, беззастенчиво используя жену и родную дочь. А предположить, что до этого он нещадно избивал хворающую Эллен, было и того труднее.
Но невзирая на полное отсутствие свидетельских показаний, Дэвид ни на секунду не усомнился в правдивости Грейс. Он верил безоговорочно ее словам, поэтому и промучился все лето, ища подтверждения, поэтому и решился защищать ее на суде. Она наконец согласилась поведать полиции обо всем, но поверить ей категорически отказались, сочтя это хитроумной выдумкой защитника. Попытка подать жалобу государственному обвинителю также провалилась – подобно полиции, обвинитель посчитал историю блефом. В отчаянии Дэвид кинулся к прокурору федерального судебного округа – и вновь вернулся оттуда ни с чем. Ни единому слову не поверили. Теперь ничего не оставалось, кроме как до последнего держаться этой версии на суде. Слушание было назначено на первую неделю сентября.
В тюрьме Грейс исполнилось восемнадцать.
К тому времени ее перевели в камеру-одиночку. Газеты все лето смаковали историю. Корреспонденты пробирались даже в тюрьму и пытались взять у нее интервью. А охранники то и дело впускали фотографов. Репортеры совали им новенькие хрустящие купюры и оказывались прямо перед ней, ослепляя вспышками. Однажды ее даже сфотографировали сидящей на унитазе… А то, что она поведала полиции, давно уже просочилось в прессу. Случилось именно то, чего она так опасалась. Она чувствовала себя так, словно предала и родителей, и себя. Но Дэвид неустанно твердил, что это единственная надежда выбраться из тюрьмы или даже избежать смертной казни. Но – увы! – ничего не помогло. К тому времени она уже смирилась с заточением, подумывала и о том, что ее в конце концов могут казнить. А такая вероятность была – это признавал даже Дэвид, хотя и неохотно. Это решит суд. Дэвид все еще лелеял надежду, что ему удастся убедить присяжных в том, что девочка убила отца, чтобы прекратить мучительное насилие или даже предотвратить собственную гибель. Она была молода, красива, беззащитна – и она говорила сущую правду, в чем не возникало ни тени сомнения ни у Дэвида, ни у Молли.
Первый удар был нанесен, когда им отказали в переносе слушания дела в другой административный округ. Дэвид просил об этом на том основании, что в Ватсеке на справедливость трудно рассчитывать, слишком уж жители превозносили покойного Джона Адамса. Газеты пережевывали дело Грейс несколько месяцев, выдвигая одну за другой собственные версии. А к сентябрю пресса в один голос живописала ее как подростка, чокнутого на сексе, – эдакое маленькое чудовище, в течение нескольких месяцев хладнокровно обдумывающее убийство, чтобы захапать денежки. То обстоятельство, что денег как таковых не было, дипломатично обходили молчанием. Называли ее также и маленькой бестией, имевшей виды на родного отца как на сексуального партнера, – якобы она застрелила его в приступе ревности. Словом, версий было множество, и, хотя ни одна из них ни в малейшей степени не соответствовала истине, все они были губительны для Грейс. Дэвид ни на секунду не мог вообразить, что после всего этого можно рассчитывать на судебную справедливость, особенно в этом городишке.
Состав суда уточнялся в течение недели, и, уступив настойчивым просьбам Дэвида, судья назначил закрытое слушание дела. Сам судья был сварливым стариком, имевшим привычку орать на подсудимых. К тому же он прежде частенько играл с Джоном Адамсом в гольф. Но самоотвод он взять отказался, мотивируя это тем, что они с покойным не были близкими друзьями, а посему считал себя достаточно объективным. Единственное, что воодушевляло Дэвида: если приговор будет несправедлив, он вправе добиваться пересмотра дела. Он заранее обдумывал все детали и был крайне взволнован.
Грейс предъявлено было окончательное обвинение – и оно было ужасно. Согласно мнению обвинителя, девушка заранее планировала убрать отца сразу после похорон матери, чтобы завладеть наследством прежде, чем он все растратит или снова женится. Правда, была наивна и не подозревала, что в таком случае не сможет ничего наследовать. К материалам дела присовокупили фотографии Джона Адамса в качестве подтверждения того, что он был на редкость хорош собой. Обвинитель то и дело повторял, что девушка была влюблена в родного отца. Причем в тот вечер она не только пыталась соблазнить его, разодрав пополам ночную сорочку и представ перед ним нагой, но и имела наглость, убив его, обвинить покойного в насилии над ней. Да, уже доказано, что в ту ночь она была близка с мужчиной, но ведь ничто не указывает на то, что этим мужчиной был именно ее отец. Предположили, что она улизнула из дому к неведомому любовнику, отец крепко выбранил ее, потом она предложила себя ему, а когда он с негодованием отверг ее, застрелила несчастного.
