— А-аги не му-у? — произнес «кот» высоким, каким-то совершенно горловым голосом.

Услышав подобный голос в кукольном спектакле или сказочном мультфильме, Засыпной, наверное, от души бы повеселился. Но сейчас он, поймав взгляд кошачьих глаз на своих сапогах, о чем-то сразу вспомнил и понял, что перед ним не кто иной, как тот самый глухонемой сапожник по кличке Ленин, который по рекомендации Антонины Ремневой шил ему сапоги по его собственноручным эскизам.

Тит прикинул, сможет ли он совладать с гостем, и решил, что это не должно составить особого труда, хотя, конечно, было бы спокойнее, да и достойнее предоставить расправу над этим выродком охране. Но что все-таки было нужно этому типу в «уголке здоровья»? И как он сюда проник? А может быть, там еще схоронились не очень дружелюбные по отношению к Засыпному люди?

«Сместить хотят? Запугать? Шантажировать? — Разум директора заметался. — Скрутить его? Вызвать охрану?»

— Ах ты сукин кот! — с наигранной злостью крикнул Тит Львович и шагнул к немому. — Как ты сюда попал? Ты ничего не перепутал, а?

Засыпной поднес к клоунскому лицу правый кулак, одновременно осматривая помещение в поисках чего-нибудь, чем можно связать проникшего гостя, лицо которого вдруг приняло жалобное выражение, а сам он потянулся к маячившему кулаку и коснулся его влажными губами. Директор замер, осмысливая столь неожиданный ход, но вдруг увидел, как навстречу ему взметнулась правая рука Митрофана, а в рукаве у него что-то блеснуло, словно рыба чешуей на грани воды и атмосферы. Тит испытал удар в живот. Соприкоснувшись с телом директора, рука немого рванулась вверх и вправо. После этого сапожник по-кошачьи отпрыгнул и, продолжая часто жевать, уставился на Засыпного немигающими глазами.

Директор с большой неохотой посмотрел на свой красный пиджак и заметил, что принадлежащая ему и когда-то очень дорогая вещь на животе отчего-то промокла, а на зажатом в сухом кулаке немого тесаке что-то болтается, и это, похоже, лоскут от его пиджака. Тит Львович внимательнее всмотрелся и понял, что не хотел бы сознаваться себе в том, что разгадал увиденное. Что стоило ему взять ружье и сразу ухлопать этого урода? А теперь что делать — кричать? Нельзя, а будет еще хуже: он же очень серьезно ранен, почти убит!

Засыпной зажал руками взрезанный по кругу живот и сделал неуверенный шаг в сторону своего кабинета. При этом у него возникло новое ощущение того, что он сейчас пытается неумело пользоваться ногами другого человека. К тому же глаза его стали видеть очень малый кусок внешнего мира, как будто он взирает на все видимое через амбразуру или замочную скважину.

Тит увидел, как немой вновь подскочил к нему, теперь уже сбоку, и мягко подтолкнул его в спину. Тут же возник ла нестерпимая боль под левой лопаткой, тотчас захватившая всю область груди.

— Сердце, — странным скрипучим голосом повторил вслух Засыпной и, уже стоя в дверях, обернулся.

В этот момент все зримое пространство предстало перед ним в ослепительно сочных красках, и он увидел все его окружающее на триста шестьдесят градусов. Такого с ним еще не случалось! Это было здорово! Но это было последнее, что он видел!

«Это — чудо!» — подумал Тит и уже без удивления различил человека в милицейской форме, который с улыбкой смотрел на него.

«Рамиз, — отметил Засыпной и начал падать. — Так вот в ком я так ошибся! Поздно, жалко, что поздно, слишком много чужих мыслей…»

Милиционер подошел к упавшему на бок Засыпному и заглянул в его замерзающие зрачки. Стоя около конвульсирующего тела, Шалманбеков призывно посмотрел на Митрофана, потыкал правым кулаком в свои глаза и провел им поперек горла.

Немой понял заказчика и гиббоньей походкой приблизился к директору. Капитан покинул «уголок здоровья» и зашел в кабинет. Он осмотрелся, подошел к бюсту вождя первого в мире государства рабочих и крестьян. Здесь он натянул на руки резиновые перчатки, взял ружье, проверил наличие патронов в стволах и посмотрел в направлении «уголка здоровья», где в дверном проеме мелко подрагивали, словно в танце, черные кожаные сапоги Засыпного, добротно сшитые когда-то глухонемым сапожником Митрофаном Нетаковым по прозвищу Ленин.

«Трошка дергается, как Владимир Ильич в старой кинохронике, — подумал Рамиз, — за то его так и прозвали».

Откинув стволы на плечо, милиционер заглянул в «уголок здоровья». Он намеренно двигался, выставляя вперед левое плечо, чтобы не быть расшифрованным до срока.

Нетаков стоял над конвульсирующим директором и радостно смотрел на капитана. Его лицо было в крови, и он, далеко вытягивая свой желто-черный язык, с удовольствием слизывал сочные капли.

— А-а-да! — радостно блеял глухонемой.

В левой руке он держал за слипшиеся от крови вьющиеся волосы отсеченную голову Засыпного. Глаза были вырезаны, и из опустошенных глазниц струилась кровь. Из шеи тоже сочилась кровь, а внизу у нее что-то, как померещилось Шалманбекову, подрагивало. Очевидно, именно это Митрофан и называл проводами, указывая своим окровавленным инструментом на подрагивающие отростки.

«Что это, нервные окончания? Анатомический театр, да и только! — подумал капитан милиции. Он вышел на середину холла и навел ружье на тело директора. — Ближе к эпилогу!»

— У-умна! У-умна! — Нетаков запрыгал на месте, раскачивая голову и полосуя по ней ножом, как по кочану капусты. Кровь брызгала во все стороны, щедро орошая обильно перепачканного в крови Митрофана. — О-ота-а!

— Умно — не то слово! — Милиционер закончил фразу глухонемого, быстро навел на него ружье и нажал оба курка.

Сразу после грохота выстрелов Митрофан отлетел назад и угодил в груду разного хлама, сочтенного работниками завода непригодным для какого-либо домашнего употребления. Из-под рухнувшего тела выкатились теннисные мячи, вылетели пластмассовые кегли и пластиковые бутылки. Часть этих предметов задела тело Засыпного, которое все еще продолжало свою причудливую пляску — пляску смерти на залитом кровью желто-зеленом линолеуме.

После того как Нетаков исчез из поля зрения Рамиза, на противоположной стене помещения зазвенели осколки расплескавшегося зеркала, а на его сверкающих остатках повисло какое-то красно-коричневое месиво, от которого тянулся полупрозрачный дымок.

Милиционер подошел к Митрофану и заметил, что тот еще жив, — он с удивлением, а при иных обстоятельствах можно было заподозрить, что и с вызовом, смотрел на Рамиза, его по-детски вытаращенные глаза, кажется, говорили: как же так?

— Сейчас все закончится, потерпи, Троша. — Капитан извлек бутылку, откупорил, обрызгал оба тела спиртом и щелкнул зажигалкой. Пока огонь разгорался, он вложил ружье в безвольные руки Тита Юрьевича, стянул перчатки и бросил их на пол. — Ну я пошел!

Как только Рамиз Шалманбеков покинул уголок, из душевой осторожно выглянула девушка лет шестнадцати. Она была в красной куртке с отброшенным назад капюшоном. Ее темные глаза испуганно посмотрели на изуродованные мужские тела, в немом ужасе задержавшись на обезглавленном директоре, который еще несколько минут назад развлекал ее пошлыми анекдотами и предлагал дальнейшее сотрудничество без посредничества мамы Ангелины.

Девушка метнулась вдоль стены и устремилась к черному ходу. Она продолжала тревожно всматриваться в перспективу и, заметив, что дверь на лестницу открыта, направилась туда. Здесь она постояла, вслушиваясь в замирающие шаги милиционера, которого уже не раз встречала в приюте «Ангелок» и на боях в клубе «Вечная мерзлота».

«Наверное, если б он меня заметил, то сразу убил бы? — с неприятным чувством подумала Вероника. — Господи, какой кошмар! Куда же я попала!»

Она дождалась, когда внизу хлопнула входная дверь, и стала быстро спускаться вниз. Теперь для нее главное — выбраться с территории этого мафиозного завода и больше никогда не вспоминать об этом ужасе! Да, хорошо сказать — не вспоминать! А забыть-то она сможет? Вряд ли!