— Мерзавец! — испуганно вскрикнула женщина, и на Андрея пахнуло запахом простеньких, дешевых духов, знакомых с детства. Как же они назывались? “Красная Москва”, “Серебристый ландыш”, “Быть может”? — Вы что, слепой?
Андрей обнаружил, что все еще обнимает ее и они топчутся в узком пространстве между дверьми. Андрей шагнул вперед, и они оказались на улице.
— Извините, — сказал он, — я вас не заметил. Я и правда слепой. — Впервые после катастрофы он заметил, что говорит об этом легко и без горечи. «Привыкаю», — подумал он.
Наступило молчание. Потом теплая ладошка легла ему на щеку.
— Простите… Теперь я вижу. — Голос женщины прозвучал мягко и смущенно.
— Ну что ж, на будущее — не называйте меня мерзавцем. — Андрей не хотел, но прозвучало это насмешливо и чуть высокомерно.
— Я же извинилась, — сухо заметила женщина.
Саша хлопнул дверцей машины (он всегда так делал, чтобы незаметно для окружающих дать понять шефу, что он на месте), и Андрей пошел на звук.
А молодая женщина долго смотрела ему вслед: высокому красавцу со странно блестящими неподвижными глазами.
— Кто это? — негромко произнесла она в задумчивости, ни к кому, собственно, не обращаясь, просто размышляя вслух.
И тут же получила ответ. Старушки, сидевшие на лавочке у подъезда, немедленно и с большой охотой удовлетворили ее любопытство.
— Сын Анны Алексеевны, которая не третьем этаже живет, в пятьдесят восьмой квартире. Как ослеп, так к матери вернулся, а здоровый был — по полгода не видать было. Небось, и не вспоминал — как тут мать, жива ли…
— А богат! Страсть! Ужас! Миллионами ворочает! Банкир, что ли…
— Да не банкир, окорочками торгует. А заразу эту за границей получил, а Африке. На Саудовском побережье…
— Тут жена его и бросила! Ободрала, как липку, и выгнала! В чем был — в том и пришел к матери. Мать — она одна! Мать всегда примет!
Молодая женщина ошарашенно покачала головой и скрылась в подъезде. А разговор на лавочке принял иное направление.
— Это кто ж такая?
— Ну, к Анне Алексеевне ходит, врачиха, давление меряет, таблетки дает…
— Родня, что ли?
— Да нет, ученица бывшая.
— Вот ходют, ходют такие, тихие, скромные, а потом квартиру на себя и запишет… Я вот вчера в “Московском комсомольце” читала. Прямо на первой странице…
Андрей сидел в машине, задумавшись, не отвечая на деловые вопросы Саши. Запах простеньких духов не оставлял его. Мучительная тоска сжала сердце. Он вспомнил запах Алисы — тяжелый, пряный запах, очень стойкий и очень дорогой, запах ее любимых французских духов.
— Поворачивай! — хрипло сказал он. — Заедем… — И запнулся, не зная, как теперь говорить: домой, к жене, к Алисе…
Но Саша понял.
— А надо ли? — вздохнув, осторожно спросил он, хотя это было совсем не в его правилах — лезть к шефу со своими замечаниями.
Андрей промолчал и почувствовал, что машина поворачивает. Он вдруг понял, что был не прав, кругом не прав. Ведь не поговорил, не разобрался, не дал ей шанса объясниться. А что было-то? Может, ничего и не было! Да и какая разница, в конце концов. Всякое в жизни бывает… Она молодая, глупая, детей нет, я все время на работе… Он торопился, придумывая аргументы в пользу Алисы, оправдывая ее и обвиняя себя. Я гордый, она самолюбивая, вот и мучаемся, дураки… Боже, обнять ее, поцеловать… Он вспомнил ее тело, волосы, кружевное белье. И ту безумную ночь в Хелуане. Кровь ударила ему в голову. И он подумал в горячке: какая бы она ни была, плохая или хорошая, это моя жена, я за нее отвечаю.
Они подъехали. В лифте Андрей ощупью нажал кнопку, развязал шарф, распахнул дубленку — ему стало жарко. Эх, цветы бы сейчас!
Он открыл дверь и вбежал в квартиру.
— Алиса! Киска, это я!
Голос его прозвучал неожиданно гулко, эхо прокатилось по комнатам. Андрей остановился как вкопанный. Пахло пылью и запустением. Он протянул руку направо, где всегда висело старинное венецианское зеркало. Пустота. Ботинки непривычно громко стучали по паркету — ковры исчезли.
Он прошел по огромной пустой квартире, ощупывая стены. Исчезло почти все — антикварная мебель, ковры, картины, аппаратура… Но когда вошел в туалет и обнаружил, что французского унитаза нет на месте, на него напал безумный смех. Он прислонился к стене и хохотал, пока не устал. И понял, что долго теперь не будет смеяться.
Опустошенный, Андрей приехал на работу и с головой окунулся в дела. Как бы ни было ему тошно, он не мог остановить эту хорошо налаженную машину. Жизнь продолжается.
Он включил диктофон, прослушал сообщения. Оказалось, что трижды звонил адвокат Иванов. Фамилия ничего не говорила Андрею, и он не обратил внимания на эту информацию. Андрей соединился с секретаршей и велел пригласить начальников отделов. Танечка доложила, что опять звонит адвокат. Андрей раздраженно процедил:
— Узнай, в чем дело, потом мне доложишь.
— Я спрашивала, — объяснила Танечка, — но он не хочет со мной разговаривать, твердит, что это личное, и хочет говорить только с вами.
— Черт с ним! Соединяй! — скомандовал Андрей.
Танечка переключила господина Иванова на кабинет шефа, и в трубке раздался рокочущий самодовольный басок юриста.
— Э-э, наконец-то! Многоуважаемый Андрей Владимирович! У меня для вас пренеприятнейшее известие…
— Короче! У вас две минуты, Иванов! — оборвал его Андрей.
— Ну зачем же так! Я все понимаю, хо-хо… Да ведь не вы первый, не вы последний. Нам давно пора встретиться и все обсудить тет, так сказать, а-тет!
Андрей положил трубку и включил диктофон. Снова зазвонил телефон. Андрей не обращал на него внимания. Скрипнула дверь, заглянула Танечка и обреченно сообщила:
— Опять адвокат Иванов. Говорит, разъединили. Я переключаю.
Андрей взял трубку. На этот раз адвокат зачастил:
— Василиса Петровна является моей клиенткой, и я уполномочен вести процесс от ее лица; документы я уже подготовил. Но я, как опытный человек и старый адвокат, не советую доводить дело ДО суда…
— Какая Василиса Петровна?! — не понял Андрей. — Вы меня с кем-то путаете…
— Жена ваша! — заорал адвокат, выведенный из себя тупостью клиента. — Василиса Петровна Орлова, в девичестве Совушкина!
— А-а… — сообразил Андрей. — Алиса, что ли?
— Не знаю уж, как вы ее там называете. — Чувствовалось, что адвокат усмехается, но ирония тут же была заглушена сухим, официальным тоном. — По паспорту она Василиса Петровна. Я держу в руках ее заявление о разводе и разделе совместно нажитого имущества.
— Вот как. Совместно нажитого. Я все понял. Переключаю вас на секретаршу, она запишет ваши координаты. В дальнейшем прошу меня не беспокоить, мои юристы с вами свяжутся. Вас найдут, если в этом возникнет необходимость, — отрезал Андрей и нажал на кнопку селектора. А по сотовому телефону набрал номер Гольдблюма.
— Фима! Это я!
— Ты, как всегда, вовремя! — засмеялся доктор и крикнул кому-то. — Одевайтесь! Снимки на столе! Пока никого в смотровую не пускать!
Андрей дождался, пока Гольдблюм освободится, и сразу прервал поток приветствий, анекдотов и сплетен:
— Фима! Я по делу. У тебя нет хорошего адвоката по разводам? Но настоящего! Ну, из тех, что роются в грязном белье и делят “совместно нажитое” на неравные части.
— Конечно, есть, — проворчал Гольдблюм. — А кто разводится?
— Да я надумал, — нарочито небрежно, будто для него это самое обычное дело, ответил Андрей.
— Это ты врешь. Про тебя все известно. Из квартиры она все вывезла, неделю трудилась. Окопалась на даче, пардон, на вилле. Да не одна… — деловито сообщил Фима. — Адвокат у меня есть, мой двоюродный брат, мужик надежный. Она кого наняла?
— Иванова.
Гольдблюм расхохотался.
— Какая экзотическая фамилия для адвоката! Не знаю, но узнаю. Или он не Иванов, или не адвокат.
— Какая разница! Один черт! — отмахнулся Андрей, чувствуя, как возвращается привычная головная боль. — Завтра созвонимся.
— Может, лучше встретимся? — предложил Гольдблюм, потом замялся и осторожно спросил: — Ну, а вообще, ты как?
