А что он на это скажет?

Я уверен, что он будет доволен.

Он уверенно держится перед камерой?

Вообще-то вряд ли. Он в принципе застенчивый.

Хм-м.

Чистое сердце.

Я знаю мысли твои.

Я сам по себе.

Что, простите?

Нет, ничего.

Почему вы хотите попасть в «Реальный мир»?

Потому что я хочу, чтобы все засвидетельствовали мою юность.

Зачем?

А разве она не роскошна?

Кто роскошна?

Не в этом смысле. Я просто хочу сказать, что достиг расцвета. Именно это вам и нужно, правильно? Вы же показываете фрукты-дички. Где угодно — в видеоклипах, на весенних каникулах, вы педалируете молодость, так что и монтаж, и усиленный звук подчеркивают, что это такое — быть здесь, в той точке, где все позволено и где твое тело жаждет всего, оно голодно и упруго, оно кружится, это энергетический вихрь, который поглощает все, что вокруг него. В смысле, мы же делаем одно дело, правда, хотя подходы у нас разные, конечно, ведь ваш «Реальный мир» — штука откровенная до жути, без обид, да? Ведь видеоклипы, по крайней мере, не делают вид, что у них есть что-то большее, а вы, то есть ваше шоу, претендует на нечто большее, но при этом обладает странной способностью размазывать глубину и нюансы человеческих личностей по плоскости.

Так зачем же вы сюда пришли?

Потому что я хочу поделиться своим страданием.

Непохоже, чтобы вы очень уж страдали.

Правда?

Выглядите вполне счастливым.

Да, конечно. Но не всегда. Иногда бывает трудно. О да. Иногда бывает очень трудно. Но ведь нельзя же постоянно страдать. Это слишком тяжело — все время страдать. Я и так настрадался. Я страдаю периодически.

Зачем вам надо делиться своим страданием? Поделившись им, я его растворю.

А не выйдет наоборот: поделившись им, вы его преумножите?

Как так?

Смотрите: вы расскажете всем и облегчите душу, но потом все будут знать про вас всё, все будут знать вашу историю, вам постоянно будут о ней напоминать, вам будет от нее никуда не деться.

Может, и так. Но давайте посмотрим иначе. Рак желудка — болезнь генетическая, она передается в нашей семье главным образом по женской линии, но ведь мы с Бет поняли, что мать погубила диспепсия, а диспепсия возникла из-за того, что мать проглотила слишком много наших безобразий и бездушия, стало быть, мы приняли решение не глотать ничего вообще, не позволять, чтобы в нас проникла какая-то гниль, чтобы нас разъедал сок, чтобы в нас заводилась желчь… мы с Бет проводим чистки. Если на меня накатит приступ боли, я ее приму, несколько минут пожую, а потом выплюну обратно. И все. Она уже больше не моя.

Но если каждый встреченный будет знать про вас… Тогда мы получим гораздо больше сочувствия.

А вам не надоест?

Тогда перееду в Намибию.

Хм-м.

Я — сирота Америки.

Что?

Ничего. Это кто-то другой сказал много лет назад^[119].

Вы упомянули о том, что вы что-то растворите… Это концепция решетки.

Решетки?

Есть решетка, а мы все или входим в нее, или не входим. Решетка — это связующий материал. Решетка — это все остальные, моя аудитория, коллективная молодость, люди вроде меня, со зрелыми сердцами и кипящим разумом. Решетка — это все, кого я когда-либо знал, в основном — люди моего возраста или около того, я кроме них почти никого не знаю, у меня всего шесть-семь знакомых старше сорока, и мне им нечего сказать, но такие, как я, — мы все еще живем, еще что-то сможем, если начнем прямо сейчас… Я вижу нас всех как единое целое, как огромную матрицу, армию, единый организм, и каждый из нас отвечает за остальных, потому что больше никто не будет за нас отвечать. Понимаете, любой, кто зашел в нашу дверь, чтобы помочь нам с «Мощчью», становится частью нашей решетки: Мэтт Несс, Нэнси Миллер, Ларри Смит, Шелли Смит (не родственники), Джейсон Адамс, Тревор Макаревич, Джон Ньюнс и прочие, все остальные, те, кто приходит к нам или к кому приходим мы, наши подписчики, наши друзья, друзья наших друзей, знакомые знакомых, люди, у которых есть что-то общее, неважно, где они родились, все эти люди знают одни и те же вещи, и надежды у них одинаковые, это невозможно отрицать, и если мы сделаем так, что каждый ухватится за другого, если каждый возьмется за плечо того, кто рядом, и не будет вырывать его плечо из сустава, а вместо этого ухватится покрепче и от этого станет только сильнее… Вот тогда… хм-м… Получится человеческий океан, двигающийся как единое целое, и в нем буду рождаться волны…

Кхм.

Или как в снегоступах.

В снегоступах?

Если снег глубокий и пористый, надевают снегоступы. Решетка на подошве снегоступа распределяет твою тяжесть по большей плоскости, чтобы ты не провалился в снег. Так же и люди, то есть — связи между людьми, которых знаешь, становятся чем-то вроде решетки, и чем больше этих людей, хороших — они должны быть хорошими людьми, которые знают, что они нужны, чтобы помочь, — чем больше будет людей, которых знаешь и которые знают тебя и знают твою ситуацию, и твою историю, и твои заботы и все прочее, тем шире и прочнее решетка и тем меньше вероятность, что ты…

Провалишься в снег.

Правильно.

Посредственная метафора.

Знаю. Я еще подшлифую.

Вам не будет неприятно чувствовать, что вы в аквариуме?

А я и так чувствую, что я в аквариуме.

Почему?

Мне все время кажется, что за мной подглядывают.

Кто?

Понятия не имею. Я всегда чувствовал себя так, будто люди подглядывают за мной и знают, что я сейчас делаю. Может, все дело в моей матери и в том, как она… у нее были потрясающие глаза, такие маленькие, острые, она всегда прищуривалась и впивалась в тебя, от нее ничего не ускользало, и неважно, смотрела она в упор или думала о чем-то своем. От нее ничего не ускользало. Вот поэтому, например, я так люблю ванные. Я люблю ванные, потому что, когда я там, я почти уверен — по крайней мере, больше, чем в других местах, — что за мной никто не подглядывает. Мне очень хорошо, когда я там, где никто не может за мной подглядывать, — в комнатах без окон, в подвалах, каморках. У меня есть довольно сильное подозрение, что люди всегда за мной подглядывают или, по крайней мере, собираются. Конечно, не все время, может, на самом деле за мной подглядывают вообще редко, но вся штука, самое главное — в том, что это может случиться в любой момент. Это самое главное: в любой момент за мной кто-то может подглядывать. Я знаю.

Откуда?

Потому что я сам всегда подглядываю за людьми. Когда я смотрю на людей, я одновременно смотрю сквозь них. Я научился этому от матери. Недостаточно только смотреть, надо подключить одновременно и глаза, и мозг, надо поступать, как стая хищных птиц: захлопать крыльями, порвать на части, ткнуться клювом… Я уже знаю о человеке все, если посмотрел на него хотя бы секунду. Я уже все понял — по одежде и походке, по прическе и рукам, я знаю, какие гадкие вещи они делали. Я знаю, что у них были неудачи, знаю, что у них будет еще больше неудач, знаю, что они ничтожества.