— Где вы работаете?

— Я пока не работаю.

— Значит, вы учитесь?

— Нет.

— А это ваш… сын?

— Брат.

— Хм, понятно. Мы вам сообщим.

Мы не знаем, за что хвататься. В новой школе Тофа нет доставки на автобусе, так что с самого начала становится понятно: где бы мы ни поселились, мне придется самому отвозить и забирать его. В конце июля, только приступив к поиску жилья на осень, мы широко раскидывали сети — по крайней мере, в первое время имея в виду практически все районы Беркли, Олбэни и южного Окленда. Мы высчитали: если сложить мои доходы — в расчете на то, что в какой-то момент это понятие наполнится реальным содержанием — и социальную страховку Тофа — ему полагается ежемесячная сумма, эквивалентная той, что тратили бы на него родители, — получится, что мы можем платить за жилье тысячу долларов в месяц, — и пустились на поиски.

Нас потрясло, насколько унылы наши перспективы. Больше не будет ни холмов, ни видов — предыдущий под-съем был странной случайностью. Больше не будет ни гаража, ни стиральной машины, ни сушилки, ни посудомойки, ни мусородробилки, ни туалетов, ни ванной. В некоторых домах, что мы смотрели, не было даже дверей в спальнях. Я чувствовал себя ужасно, ощущал личную ответственность за все; начал осматривать дома без Тофа, чтобы не травмировать его психику. Качество жизни шло на спад. В Чикаго у нас был свой дом, и дом вполне приличный, с четырьмя спальнями, со двором, ручей тек неподалеку, огромные столетние деревья, холмик, кое-какие перелески. Потом был этот подсъем — золотой дом на холмах, весь из стекла и света, с видом на все — горы, океан и все имеющиеся мосты. А теперь, отчасти из-за того, что наше хозяйство, как и следовало ожидать, взорвалось изнутри (Кэти больше не хочет с нами жить; мне и Кирстен надо какое-то время побыть отдельно; а мы с Бет, как и положено взрослым брату и сестре, которые много пережили вместе, точно знали, что если мы по-прежнему будем находиться в одних и тех же четырех стенах, кого-нибудь в конце концов найдут окровавленным и расчлененным), все мы смирились с жилищными условиями попроще и поскромней. Бет будет жить одна, Кирстен — на пару с кем-то, кого она нашла по объявлению, а мы с Тофом попробуем найти квартиру с двумя спальнями, и чтобы она была расположена близко, но не слишком близко, к кому-нибудь из них или к обеим.

Я-то мечтал о студии. Много лет я представлял себе свое первое после колледжа съемное жилье: огромное необжитое пространство с высокими потолками и облезлой краской, оголившейся кладкой, водопроводными трубами и батареями, — огромное пространство, все открытое, чтобы я мог там рисовать — создавать и хранить колоссальные полотна, — разбрасывать вещи, а может, повесил бы баскетбольное кольцо или устроил маленький хоккейный каток. Жилье должно быть у Залива, и чтобы рядом был парк, и БАРТ, продуктовые магазины и так далее. Я позвонил по нескольким объявлениям в Окленде.

— А что там за район, — поинтересовался я.

— По правде сказать, райончик еще тот. Но на этом участке запираются ворота.

— Ворота? А парк там есть?

— Парк?

— Ну да, со мной восьмилетний ребенок. Там есть поблизости парк?

— Я вас умоляю. Давайте говорить серьезно.

Даже когда мы соглашались на одноэтажный дом с двумя спальнями на равнине, люди были к нам недобры, неприветливы. Я ждал от всех распростертых объятий, ждал благодарности за то, что мы, трагические посланники Господа, спустились с облаков и согласились пожить в их глупых домишках. Реакция же, с которой мы сталкивались, пугающе напоминала безразличие.

В самом начале у нас был вариант: дом с двумя спальнями и двориком, в северном Беркли; мы позвонили; по голосу показалось, что собеседник нам рад, да и человек незлой. Но потом, теплым ясным днем, мы к нему приехали. Вылезли из нашей красной машинки и направились к нему, а он стоял на крыльце, и виду него был обалделый.

— Это и есть ваш брат?

— Ага.

— О-о, — протянул он с некоторым усилием, как будто «о» было яйцом, которое он с силой выпихивал изо рта. — Господи, я-то решил, что вы постарше. Парни, вам сколько лет вообще?

— Мне двадцать два. Ему — девять.

— А в объявлении было сказано, что у него есть доход. Ну и как это понимать?

Я рассказал про социальную страховку. Рассказал про наследство. Я старался говорить весело и специально напирал на то, что да, мы понимаем, ситуация несколько необычная, но все-таки не то чтобы из ряда вон выхо…

Он покачал головой, скрестив на груди руки. Мы по-прежнему стояли на дорожке. В дом нас не пригласили.

— Вот что, друзья, я не хочу зря тратить ваше время. Если честно, я ищу супружескую пару, и желательно — постарше.

Ветер принес нам запах белых цветов, такие повсюду растут на кустах. Рододендроны, да?

— Улавливаете ход мысли? — спросил он.

* * *

В БАРТе, направляясь на матч «Эйз»^[53], мы с Тофом сидели рядом и читали, а напротив ехала молодая женщина, латиноамериканка чуть постарше меня, и с ней дочка чуть помладше Тофа. Эта женщина, маленькая, в белой рубашке, играла с волосами дочери, а та пила сок из пакета. Они могли быть и сестрами — с разницей в возрасте больше, чем у меня с Тофом, — или все-таки это ее мать? Если ей двадцать пять, а девочке семь… вполне укладывается. Выглядели они очень милыми. Никаких колец у женщины не было. Интересно, могли бы все мы поселиться вместе? Она бы все поняла. Она бы уже знала, как это бывает. Мы могли бы вести совместное хозяйство. Получилось бы отлично: все обязанности распределены, никаких проблем с присмотром за детьми. Тоф с девочкой подружились бы и, может быть, в конце концов поженились… И мы с этой женщиной тоже бы могли быть вместе. Впрочем, судя по ее виду, мужчина у нее есть. Правда? Уверенный взгляд. Спокойствие. Не просто мужчина — еще и хороший человек. Наверное, здоровяк к тому же. Мужик, который зарабатывает на жизнь тем, что таскает тяжести. Или мог бы, если б захотел. Она принялась накручивать локоны девочки на палец — одно движение, другое, черный локон натягивается… Но ведь совсем необязательно, чтобы у нас что-то было романтично. У нас может быть просто счастливый дом. Ее мужчина — предположим, Фил, — отнесется к этому с пониманием, он будет в курсе. Но жить с нами не станет. Это было бы чересчур. И на ночь оставаться не будет. Никаких хождений в нижнем белье, никаких совместных ванн-душей. Впрочем, может быть, у нее и нет никого. Фил уехал. Фила призвали в армию. У него перуанское гражданство, и его призвали в армию, а мы тебе от всей души сочувствуем, но жизнь — это жизнь, извини, Фил. Вот. А как мы обставим дом? Это не так-то просто. Впрочем, я буду со всем соглашаться. Да, соглашаться. Ради того, чтобы жить в счастливом светлом доме, чтобы они с Тофом валялись на животах на ковре в своей комнате и вместе читали книжку, — да я соглашусь с чем угодно.

В середине августа я, уже отчаявшись, смотрел саманный домик в нескольких кварталах от новой квартиры Бет. Хозяйка, крупная черная женщина средних лет, немного напоминала ту женщину с Библией, которая в последние дни была рядом с моей матерью. Дом идеальный. Вернее, никаким идеальным он не был, но все же намного менее неидеальный, чем все остальные. Сын хозяйки — она тоже была матерью-одиночкой — недавно поступил в колледж, и она собиралась переезжать в Нью-Мексико. Размеры дома нас почти устраивали, со стороны улицы он был уютно прикрыт густой зеленью. Там имелся задний дворик, терраса, сарай, даже застекленная веранда — не было посудомоечной и стиральной машины, но теперь, всего за несколько недель до начала учебного года, это было не так уж важно, и когда хозяйка заговорила о деньгах, я выложил главный козырь.

— Беспокоит меня, что вы нигде не работаете, — сказала она.

— Знаете, — выпалил я, — мы можем платить. У нас есть деньги. Хотите, мы заплатим вам за год вперед?

Ее глаза расширились.