Смешная история со схемой, приведенной в начале противоположной стороны книги. Схема, на которой автору присвоен показатель 3 в шкале сексуальной ориентации, неизвестно почему была воспринята намного, намного серьезнее, чем предполагалось. Интерпретации ее были гораздо изобретательнее, чем хотелось бы. Пропагандисты борьбы со СПИДом прислали кучу писем, в которых выражали обеспокоенность утверждением автора о том, что иногда он занимается сексом без предохраняющих средств. Один пропагандист оттолкнулся от показателя 3 и пришел к выводу, что треть своих половых актов автор совершал с мужчинами, а поскольку в книге говорилось о пренебрежении нормами безопасного секса, он заключил, что я совершил без должных мер предосторожности множество половых актов с мужчинами. Это романтично, но неверно. А теперь взгляните наружу: дети на великах с визгом мчатся вниз по склону.
Итак:
Я устал как никогда.
И ты:
Понятия не имеешь, насколько я устал
Искренне надеюсь:
Ты устал не так, как я.
Во ИМЯ:
Перемен и удовлетворения от кораблей, вздымаемых вместе;
Безрассудного поощрения изучения синего неба;
Горы для всякого человечка;
Потопа для Нью-Йорка.
(Т.И.У.В.М.)
А ТЕПЕРЬ ПОЕХАЛИ.
Это издание Д.Р.Т.О.Г. содержит огромное количество изменений, буквально в каждой фразе, многое добавлено в основной текст книги, а кроме того, тут имеется еще и это — приложение, состоящее из поправок, пояснений, дополнений, маргинальных реплик и комментариев. Вероятно, вам будет интересно узнать, что это приложение предназначалось для первого издания книги, издания в твердом переплете, и чуть было туда не попало. Первая версия была уже почти готова, когда автор совершил ошибку, рассказав о нем (скажем честно, рассказав с долей самодовольства) своей знакомой писательнице. Я был уверен, что первым придумал этот ход — снабдить книгу, основанную на подлинных событиях, приложением с поправками, где оговариваются все те фактические и хронологические искажения, которые понадобились, чтобы эта книга (как и всякая другая подобная книга) была спасена от тумана недоговоренности и одновременно — от бесконечных объяснений, что, когда, как и кто где стоял. Приложение с поправками было готово и должно было быть напечатано сразу после основного текста: после финального «наконец» предполагалось еще несколько страниц текста. Но вот я пересказал эту идею своей знакомой, которая выглядела слишком уж сногсшибательно над пламенем свечи с мокрыми волосами, и она сказала:
— Ну понятно. Это как у Мэри Маккарти[191]. — Вдали прогремел гром и сверкнула молния, которая наверняка убила котенка. «Что это значит? Что это значит: как у Мэри Маккарти, — умоляю, объясни!» — подумал я, но, сраженный ужасом, смог только выдавить из себя:
— Чего? — Она пояснила: почти то же самое сделала Мэри Маккарти в «Воспоминаниях о католическом детстве» — книге, о существовании которой я, будучи невеждой, даже не подозревал. После каждой главы, где излагается тот или иной эпизод из юности Мэри Маккарти, рассказала моя знакомая, идет глава чуть поменьше и курсивом, где автор развенчивает собственный рассказ ради торжества грубой истины.
Каждая глава-пояснение, подчеркнула моя приятельница, начинается примерно так: Ну, на самом деле все было чуть-чуть по-другому… Но ведь и я хотел добиться своим приложением того же самого: оно позволяло мне соблюсти фактическую достоверность в отношении тех подробностей, которые в рассказе требовалось ужать или немного изменить, чтобы книга не теряла динамичности. После того просветительского ужина я отправился на поиски, нашел экземпляр книги Маккарти (в кошмарной мягкой обложке) и, убедившись, что она блестяще реализовала эту идею, отказался от своего приложения: мне не хотелось делать ставку на уже использовавшийся литературный прием. Кроме того, мне казалось, что эта мерзкая дурацкая книга и так выходит слишком длинной. Так было выброшено примерно 60 страниц превосходных пояснений.
Но теперь, когда после издания книги прошло восемь месяцев — суровых, потом восхитительных, потом еще более суровых, чем раньше, — я сделал над собой усилие и, на счастье или на беду, дописал приложение, во многом благодаря тому, что эту идею горячо поддержала мисс Дженни Минтон, тонкий и внимательный редактор этого издания. Но должен заранее предупредить: если вам не понравился раздел «Признательности и признания», то и приложение вам не понравится. Если же вам понравился упомянутый раздел, есть шанс, что и приложение вам понравится тоже, разве только ваши вкусы не изменились, а в таком случае я не знаю, понравится оно вам или нет. Как бы то ни было, в приложении содержатся:
а) Поправки: Этот элемент я уже прокомментировал. Если во многих местах книги я по необходимости или собственному произволу обращался с фактами вольно, тут я пересказываю все так, как было на самом деле. Впрочем, бо́льшая часть поправок связана с первой половиной книги, потому что вторую половину вообще трудно рассматривать в этих категориях, в силу чего она осталась почти нетронутой.
б) Пояснения: Далее примерно на шестидесяти страницах я собираюсь почти полностью разъяснить эту книгу, хоть и очень мелким шрифтом.
в) Дополнения: Многие события, слова или имена из основного текста потребовали рассказа о том, что сейчас происходит с этими людьми или что творится в этих местах. Люди спрашивают, к примеру, как чувствует себя Шалини, как поживает Тоф и т. д. Вот некоторые (хотя и не все) ответы на эти вопросы, которые можно опубликовать, в алфавитном порядке: Билл — отлично; Бет — отлично; Зев/Пол/Муди/Марни/Лэнс — отлично; Кирстен — отлично; Джон — все еще пытается найти или ответы на свои вопросы, или серебряную пулю.
Необходимо также иметь в виду, что:
а) Чтение этого приложения не является необходимым условием адекватного понимания книги. Оно написано только для 1) автора; 2) тех, кому нечем заняться; 3) тех, кто испытывает интерес, больший по сравнению с тем, что ему обещано.
б) Разные части приложения писались в разное время. Хотя бо́льшая часть этого раздела была написана — по крайней мере, отредактирована — в ограниченный период времени — в сентябре 2000 года, — отдельные части были написаны намного раньше. Все они оставлены без изменений, а время их написания оговаривается в тексте.
в) Количество изменений в тексте, о которых говорится несколькими страницами выше, существенно преувеличено. У меня был план внести намного больше изменений и исправлений, но когда дошло до дела, я понял, что на данном этапе просто не могу слишком долго возиться с основным текстом. Он вызывал у меня дискомфорт. Он вызывал у меня жуткий дискомфорт. Саму книгу — ту, что начинается с противоположной стороны, — я собирался править очень серьезно, строчку за строчкой. Много раз во время публичных чтений в книжных магазинах я вдруг понимал, что в каком-то месте надо заменить одно слово или целую фразу, — и это ощущение было таким сильным, что посреди фразы я останавливался и исступленно вычеркивал разозлившее меня слово — к большому удовольствию слушателей, которые думали, что это я так шучу. Отчасти проблема в скорости, с которой сочинялись некоторые части книги, и в трудности ее редактирования. Я писал ее быстро не потому, что хотел написать ее поскорее. Если честно, я писал ее быстро потому, что, пока писал, чувствовал себя так, словно я пьяный сижу в сауне. Ну хорошо, не пьяный. Но очень спешу. Мною владеет тревога, смешанная с физическим дискомфортом и неотчетливым ощущением тепла и удовольствия, которое сбалансировано пониманием того, что если я задержусь здесь слишком надолго, то задохнусь или умру от потери крови после, когда стану колотиться кулаками и головой о влажные деревянные стены. Сначала было тепло, разогреваться было приятно, но потом какая-то скотина все время подливала воду на камни — или куда там подливают воду, чтобы стало жарче, — и теперь мне надо удрать из комнаты, где я пишу, сбежать от этой книги; мне было просто жутко — как жутко бывает человеку, если он видит, что его провонявший дальний родственник лежит ничком в омерзительной грязной богадельне, — возвращаться в то время, в эту книгу. Меня по-прежнему больше всего удивляет, что я вообще ее дописал; некоторые пассажи я читаю с удивлением, ведь, по правде говоря, там есть фразы, которые я, написав, ни разу не перечитывал; есть страницы, которых ни разу не открывал. Но главная проблема вот в чем: я сижу здесь в конце сентября 2000 года и если даже хочу сделать какие-то исправления, у меня осталось на это времени четыре дня, ведь два месяца я оттягивал эту работу по тем же самым причинам: мне неприятно сидеть в этой чертовой сауне, битком набитой родными и близкими всех возрастов, которые с интересом наблюдают за мной под операционными светильниками. А я не понимаю, то ли они меня ненавидят, то ли любят, то ли жалеют, то ли все это одновременно, то ли хотят, чтобы сначала с меня живьем содрали кожу, а потом меня исклевали вороны, то ли просто хотят, чтобы я без шума отвалил. Итак: прежде всего, в первой главе почти не будет никаких поправок, потому что я буквально только что, пару минут назад, заглянул в нее, вычитал первые полстраницы и почувствовал, что мне стало тяжело дышать. Да и теперь, двадцать минут спустя, мне по-прежнему тяжело дышать. Я ненавижу снова оказываться в этой главе, в этой сумрачной комнате с низкими потолками. Я ощущаю атмосферу этой комнаты с панелями под дерево, чувствую запах лекарств, запах желчи — у нее резкий запах, — вижу ее глаза, которые смотрят так, как я не люблю, и ее глаза злые, усталые, желтые, провалившиеся, хотя они должны быть яркими, злыми, смеющимися, пронизывающими, способными любить и убивать — у нее были бездонные и пронзительные глаза! — я не хочу снова осязать ткань дивана, дешевый синтетический бархат, ходить по истертому белому ковру, смотреть на кофейный столик, куда отец клал ноги в носках, не хочу сталкивать стеклянную посуду со столика, на котором он держал свои смертоносные запасы, я не хочу смотреть через окно на дорожку, надеясь, что никто не приедет на большой идиотской машине с едой, приготовленной для нас, или с цветами, или просто потому, что они хотят зайти и поговорить, эти ужасные женщины в мехах и с ароматом духов, я не хочу прятаться в ванной, выглядывать в окно над унитазом и видеть, как сорняки обступают траву, и так год за годом, год за годом, и неважно, сколько раз я подстригал эту лужайку, сорняки все равно побеждают. Сейчас я сижу в Бруклине, и мне уже хочется пойти на улицу, может, погулять по парку, но на улице дождь, дождь холодный, а Тофа нет дома, поэтому там будет абсолютно нечего делать, так что и нахуй.
