— С тех пор как я чудом избежал смерти в битве, я серьезно задумался.

— Какую битву вы имеете в виду? — спросил Стивен.

— Самую первую. Пушечное ядро ударило в нескольких дюймах от моей головы. С тех пор я размышлял о старой поговорке «дыма без огня не бывает», и об опасностях похоти.

Он явно хотел, что бы его об этом спросили, хотел раскрыть свои тайные мысли, но Стивен слушать не желал, поскольку после тюремной лихорадки утратил интерес к мистеру Фишеру, который показался ему человеком посредственным, слишком сильно озабоченным собой и своим спасением. Одним из тех, чья привлекательность тает по мере знакомства. Стивен только кивнул и взял книги.

У него сложилось впечатление, что оба, и Грант, и Фишер, пребывают в состоянии сильнейшего страха. Тому не было никаких очевидных, явных признаков, но оба часто жаловались: поток обвинений и недовольства современным состоянием умов, нынешним поколением и его бесполезностью, ленивыми слугами, дурным поведением правительства, политическими партиями. Но прежде всего — недовольство королем: вечная клевета, частая смена мотивов, постоянно компрометирующее поведение. Они напомнили ему бабушку по материнской линии в ее последние годы, когда из сильной, разумной, смелой женщины та превратилась в слабую и ворчливую старуху, и ее недовольство всем на свете нарастало по мере того, как она слабела. Он не знал, как любой из них поведет себя в действительно кровавой схватке — проявится ли их мужественность при очевидном кризисе. В остальных же Стивен не сомневался. Баббингтона он знал еще с тех времен, когда лейтенант был юнгой: храбр, как терьер. Байрон из этой же морской породы. Тернбулл, вероятно, проявит себя достаточно хорошо, несмотря на своё крикливое бахвальство. Мур немало повидал на службе, он будет стрелять и принимать пули в ответ с большим юмором, как нечто само собой разумеющееся в его профессии. Говард, еще один «омар»[34], несомненно, последует за ним в своей флегматичной солдатской манере: насколько понял Стивен, не было почти никакой связи между Говардом, играющим на флейте, и вымуштрованным лейтенантом морской пехоты. В отношении Ларкина наличествовали определенные опасения: с мастерством как штурмана и мужеством все хорошо, но он крепко проспиртовался и, если только Стивен не сильно ошибается в суждениях, сопротивляемость его организма почти достигла своих пределов.

Выпили за короля. Не желая сидеть за отвратительным винищем, Стивен отодвинул свой стул, в сотый раз споткнулся о ньюфаундленда Баббингтона и вышел на квартердек, чтобы еще раз взглянуть на своего альбатроса, величественную птицу, парящую рядом с кораблем еще со времен завтрака. Хирепат стоял там же, разговаривая с вахтенным мичманом, и они рассказали ему новости о «Ваакзамхейде», которого за прошедшие два часа не было видно даже с флагштока.

— Пусть там и остается, — ответил Стивен и вернулся к работе в своей каюте.

Переборки каюты, расположенной на орлоп-деке, не разбирались, когда корабль готовили к бою, и в перерывах, даже в эти трудные дни, он продолжал работу, начавшуюся вскоре после того, как Хирепат доверился ему. Работа состояла в составлении записки на французском, описывающей британскую разведывательную сеть во Франции и некоторых других странах Западной Европы, вместе с мимоходными ссылками на США и намеками на другой документ о ситуации в голландской Ост-Индии, с деталями о двойных агентах, взятках, принятых и переданных, предательстве в самих министерствах. Если и в самом деле наличествует связь между шефами миссис Уоган и французами, записка должна будет вызвать дестабилизацию в Париже, и была предназначена для передачи шефам миссис Уоган через нее саму, посредством Хирепата. Эта записка должна была быть найдена среди бумаг умершего офицера, направлявшегося в Ост-Индии. Имя офицера не называлось, хотя, конечно, в нем легко узнавался Мартин, проведший половину своей жизни во Франции, а родным языком его матери был французский. Для властей следовало сделать копии документов умершего, и доктор Мэтьюрин, зная, что Хирепат отлично владеет этим языком, попросил бы его оказать любезность и помочь с работой. Стивен был уверен, что бесхитростный юноша обо всем расскажет Луизе, и миссис Уоган вскоре выбьет из него переводы, несмотря на отчаянное сопротивление, которое он окажет вначале. Затем она кропотливо их закодирует, бедняжка, и заставит Хирепата отправить с Мыса. В свое время Стивен отравил много источников разведки, но если все пройдет гладко, это обещает быть самой горькой каплей яда из всех. Такой богатый материал в его распоряжении! Такие убедительнейшие детали, известные только ему, сэру Джозефу и еще некоторым в Париже!

— Ну что еще? — гневно воскликнул Стивен.

— Сэр, быстрее, — прокричал смертельно бледный морской пехотинец, — мистер Ларкин убил нашего лейтенанта.

Стивен схватил свою сумку, запер дверь и побежал в кают-компанию. Три офицера удерживали Ларкина на полу и связывали ему руки и ноги. На столе окровавленная короткая пика. Говард откинулся на спинку стула: на белом удивленном лице широко распахнутые рот и глаза.

Ларкин всё еще дрожал и корчился в судорогах белой горячки, издавая хриплый животный рев. Офицеры пересилили и унесли его. Стивен исследовал рану, обнаружил разорванную аорту и заключил, что смерть наступила почти мгновенно. Ему рассказали, что когда Говард начал настраивать флейту, штурман встал из-за стола, взял с переборки короткую пику, сказал: «Это тебе, пищащий на флейте содомит», — и метнул её прямо между Муром и Бентоном, а затем с ревом упал на палубу.

— Вы странно задумчивы, — сказала миссис Уоган, когда они гуляли по проходу час или два спустя. — Я сделала по крайней мере два остроумных замечания, а вы не ответили. Доктор Мэтьюрин, вам следует одеваться немного теплее в этом влажном и колючем холоде.

— Сожалею, дитя моё, что я пал так низко, — отозвался он, — но совсем недавно один из офицеров убил другого в пьяном припадке, самую сладкую флейту, что я когда-либо слышал. Иногда я чувствую, что это действительно невезучий корабль. Многие матросы поговаривают, что на борту есть Иона.

Похоронили Говарда несколькими днями позже (поскольку морские пехотинцы настояли на подобающем гробе и памятной пластине для своего лейтенанта), на 41'15' ю.ш., 15'17' в.д. Для церемонии «Леопард» лег в дрейф при сильном западном ветре. В журнале появилась еще одна запись: «предали пучине тело Джона Кондома Говарда» и еще раз Джек написал «выбыл по смерти» напротив имени.

После унылого ужина, на котором Стивен стал единственным гостем, Джек сказал:

— Полагаю, завтра, мы можем повернуть к норду. При удачном раскладе мы увидим Столовую гору в три-четыре дня, и сможем избавиться от этого сумасшедшего маньяка.

Еще с четверга они оказались к зюйду от сороковой параллели, и, хотя в это время года — начале лета в южном полушарии — даже западные ветры севернее сорока пяти или даже сорока шести градусов обычно были неустойчивыми, их хватило для «Леопарда», и с помощью течения тот проходил свыше двухсот морских миль от одного полуденного наблюдения до другого, считая от дня, в который от «Ваакзамхейда» не было ни слуха, ни духа.

— Интересно, у американцев есть консул на Мысе? — спросил Стивен. Его записка уже была закончена, и Хирепат копировал её. Отравленная стрела готова к полету.

— Клясться в этом я бы не стал, но, скорее всего, какое-то количество их судов, идущих на восток, следует этим же маршрутом, не говоря уже об охотниках на тюленей и тому подобных. Почему ты… — Джек поперхнулся вопросом и продолжил, — что скажешь о прогулке на палубе? Духота этой парилки меня убивает.

На палубе Стивен заметил одного особенного альбатроса среди полудюжины других, следующих за кораблем.

— Этот, с темным оперением, полагаю, является ранее неописанным видом, вообще не существующим: посмотри на его клиновидный хвост. Как бы я хотел посетить места его размножения! Вот, ты еще раз можешь увидеть его хвост.