Гостиная была наиболее «веселой» комнатой в Эшгроу-коттедже, несмотря даже на то, что строители обезобразили сад кучами песка, негашеной извести и кирпича, а сырые стены нового крыла, в котором эта гостиная находилась, все еще воняли свежей штукатуркой. Солнечные лучи, проникая сюда, отражались от сверкающих серебряных блюд и золотили лицо Софи Обри, сидевшей за столом в ожидании своего мужа. Лицо чрезвычайно милое, на котором уже почти следа не осталось от морщин, вызванных прежней нуждой. Однако во взгляде ее нет-нет, но сквозило некое беспокойство: она была женой моряка, и, хотя Адмиралтейство от щедрот своих позволило ей наслаждаться обществом мужа небывало долгое время, Софи чувствовала, что период этот подходит к концу. (Капитан Обри был назначен, против своей воли, фактически, командовать местным Добровольческим флотом — таким образом Их Лордства выразили ему признательность за заслуги на службе в Индийском океане).

Беспокойство сменилось неподдельной радостью, когда она услышала шаги мужа на лестнице, дверь отворилась, и луч солнца заиграл на сияющей физиономии капитана Обри, румяной, с яркими голубыми глазами. На физиономии этой большими буквами было написано, что капитан, наконец, купил лошадь, на которую положил глаз.

— А вот и ты, дорогая! — воскликнул он, целуя жену и опускаясь на кресло рядом. Широкое кресло с подлокотниками жалобно заскрипело под его весом.

— Капитан Обри, — отозвалась жена, — боюсь, ваш бекон совсем остыл.

— Сначала кофе, — провозгласил капитан, — а уж потом бекон, весь, сколько его есть в мире.

— Господи, Софи! — воскликнул он, поднимая крышки свободной рукой, — я что, в раю!? Яичница, бекон, котлеты, копченая селедка, почки, свежий хлеб… Как там зуб? — последнее относилось к его сыну Джорджу, чей рев сделал жизнь в доме в последнее время почти невыносимой.

— Прорезался! — воскликнула миссис Обри. — Вылез этой ночью, и сейчас он в полном порядке, бедный ягненочек. Тебе бы взглянуть на него после завтрака, Джек.

Джек засмеялся, довольный, но, после паузы продолжил озабоченным тоном:

— Я тут заехал утром перед завтраком к Хорриджам, поторопить их. Хорриджа самого не было, но его бригадир сказал, что они и не собирались приходить в этот месяц: известь еще не схватилась, но даже и без этого у них простой, потому что плотник хворает, и трубы еще не завезли.

— Что за чушь! — возмутилась Софи. — Вся их банда только вчера клала трубы в доме адмирала Хара. Мама видела их, проезжая мимо, она хотела поговорить с Хорриджем, но он спрятался за деревом. Что за странный непонятный народ — строители! Но ты очень огорчился, дорогой?

— Ну, я слегка вышел из себя, должен признаться, тем более, дело происходило на голодный желудок. Но, раз уж я там оказался, я пошел на конюшню Кэррола и купил ту кобылку. Он выторговал у меня сорок гиней, правда, но ведь, кроме жеребят, это неплохое вложение: ее будут тренировать с Хотбоем и Вискерсом, чтоб отработать эти деньги, а я готов поставить пятьдесят к одному на Хотбоя на скачках в Уоррэл.

— Просто не терпится на нее глянуть — сердце Софи при этих словах замерло, ибо она не любила лошадей, кроме, разве, самых смирных, а уж скаковых лошадей, даже если они происходили по линии Старой Плешивой Пег от Летучей Чайлдерс и самого Дарли Араба — просто терпеть не могла. Причин для нелюбви было множество, но она и умела скрывать свои чувства куда лучше мужа, а потому он, так ничего и не заметив, возбужденно продолжил:

— Ее приведут где-то в первой половине дня. Одно мне только не нравится — новые полы в конюшне. Если только вдруг солнце и добрый норд-ост, они бы живо подсушили там все. Нет ничего хуже для копыт, чем постоянная сырость. А, как твоя мама нынче?

— Вроде получше, спасибо, Джек. Еще осталась небольшая головная боль, но она съела пару яиц и чашку жидкой овсянки, а сейчас спустилась с детьми. Она слегка волнуется из-за прихода врачей, и оделась сегодня пораньше.

— Где это Бонден застрял? — поинтересовался Джек, поглядывая на задний регулятор своих астрономических часов.

— Может, опять с лошади упал? — откликнулась Софи.

— Там Киллик отправился, поддержать его. Нет-нет, десять к одному, они болтают о своих кавалерийских навыках над пивным краном в Буром Медведе, чертовы разгильдяи.

Бонден был рулевым капитанского катера, Киллик — стюардом капитана Обри. Они следовали при малейшей возможности за капитаном при всех его назначениях, оба сроднились с морем с детских лет, Бонден и родился-то меж двух орудий нижней палубы «Индифатигейбла». Но, притом, что оба были первоклассными матросами боевого корабля, ни один из них не был хотя бы сносным лошадником. Но правила хорошего тона требовали, чтобы почта, адресованная командиру Добровольного флота, доставлялась верховым нарочным — и потому ежедневно оба пересекали Даунс на мощном, коренастом уэльском пони (от земли не так высоко).

В гостиную вплыла плотная коренастая женщина, миссис Вильямс, теща капитана Обри, сопровождаемая няней с младенцем и одноногим моряком, подгоняющим двух девочек. Большинство слуг в Эшгроу были моряками, частично из-за совершенной невозможности найти горничную, способную выдержать язычок миссис Вильямс. Но шкуру моряков, долгое время внимавших увещеваниям боцмана и боцманматов, этот бич не мог даже оцарапать, тем более, зловредность его умерялась тем, что, во-первых, это были мужчины, а, во-вторых, поместье они держали в порядке не худшем, чем на королевской яхте. Возможно, чей-то взыскательный вкус выровненные по ниточке деревья и кусты в саду, и беленые камни, обрамляющие все дорожки, не устроили бы… Но найдите домовладельца, который бы не восхитился сверкающими полами, что драились песком и шваброй перед каждым рассветом, ослепительным сиянием меди на кухне, где не было ни пятнышка, чистейшими окнами и постоянно подновляемой окраской!

— Доброе утро, мэм, — поздоровался Джек, вставая. — Как ваше здоровье?

— Доброе утро, коммодор, вернее сказать, капитан. Вы же знаете, я никогда не жалуюсь. Но тут у меня список, — она помахала листом бумаги с выписанными на нем симптомами, — у докторов глаза на лоб вылезут. Надеюсь, парикмахер сподобится прийти до них? Но речь не обо мне: вот ваш сын, коммодор, вернее, капитан. И у него прорезался первый зуб!

Она вывела вперед, придерживая под локоть, няньку, и Джек вгляделся в маленькое, розовое, улыбающееся, уже совершенно сформировавшееся лицо, торчащее из пеленок. Джордж улыбнулся отцу и зевнул, демонстрируя зуб. Джек запустил палец в пеленки и вопросил: «Ну, как у нас дела? Я бы сказал, неплохо. Просто отлично, ха-ха-ха!» Громкий смех потряс, даже ошеломил малыша, нянька — и та попятилась, и миссис Вильямс не преминула с укоризной заметить:

— Как же можно быть таким шумным, капитан Обри?

Софи взяла мальчика на руки, шепча:

— Ну вот, я с тобой, мой ягненочек!

Женщины столпились вокруг маленького Джорджа, объясняя друг дружке, что у детей крайне чувствительный слух, и громкие хлопки могут даже вызвать у них припадок, а мальчики — еще более нежные, чем девочки.

Джек почувствовал моментальный укол самой постыдной ревности, при виде того, как женщины (особенно Софи) исходят слюнявой нежностью к маленькому существу, но у него было достаточно времени, чтобы устыдится и решить: «Слишком долго, видать, я был Майской Королевой» — до того, как Эймос Дрэй, в прошлом боцманмат на «Сюрпризе» и, по долгу службы, один из самых усердных и методичных бичевателей на флоте (пока не потерял ногу), прикрывая рот рукой, хриплым шепотом скомандовал:

— Подравняли носочки, мои милые.

Две круглолицые пухлощекие девчушки в чистых передничках выступили вперед до выбранной отметки на ковре, и хором, высокими визгливыми голосами крикнули:

— Доброе утро, сэр!

— Доброе утро, Шарлотта, доброе утро, Фанни, — ответил отец, наклоняясь поцеловать их так, что его бриджи затрещали. — Фанни, у тебя синяк на лбу.