Эти последние дни имели для Лиз горько-сладкий привкус. Еще никогда Куп не был так внимателен к ней и так щедр. Он подарил Лиз кольцо с бриллиантом, которое, как он уверял, принадлежало еще его матери, но к подобным заявлениям с его стороны Лиз всегда относилась скептически. Но чьим бы ни было это кольцо, оно было очень красивым и очень ей понравилось, и Лиз пообещала, что будет носить его, не снимая.

В пятницу вечером Куп повел ее в «Спаго». Это был прощальный ужин, и Лиз позволила себе выпить немного больше обычного. Должно быть, поэтому она расчувствовалась и всплакнула. Лиз знала, что ей будет очень не хватать Купа, однако в глубине души она уже смирилась с неизбежным расставанием, утешаясь тем, что поступает правильно.

Поздно вечером Куп отвез ее домой и вернулся к себе, где его уже ждала очередная подружка. Памела уехала на съемки в Милан, и ее место заняла Шарлен, с которой Куп встретился во время работы над рекламным роликом автомобильной фирмы. Шарлен была наделена сногсшибательной внешностью, и Куп обратил на нее внимание почти сразу, хотя, по его понятиям, она была старовата – ей было двадцать девять. Этот недостаток, впрочем, полностью искупался тем обстоятельством, что такого тела, как у нее, Куп не видел уже лет пять. Немного поразмыслив, он решил, что Шарлен достойна находиться среди его трофеев, и пригласил ее к себе.

У Шарлен были огромные груди (настоящие, как она утверждала) и такая тонкая талия, что ее, казалось, можно было обхватить пальцами одной руки. Смуглая кожа, длинные черные волосы и зеленые, как у кошки, чуть раскосые глаза (ее бабушка по отцу была японкой) делали ее облик экзотическим, запоминающимся, но и безупречно красивым. Чуть ли не впервые в жизни Куп поймал себя на том, что ему трудно оторвать взгляд от ее лица.

Но и Куп сумел очаровать Шарлен своей непринужденностью, изысканными манерами и безупречной внешностью. Общаясь с ней, Куп с радостью обнаружил, что она намного умнее Памелы. Пока они снимались, Шарлен успела рассказать ему, что она два года жила в Париже – занималась модельным бизнесом и одновременно училась в Сорбонне. Выросла она в Бразилии, и это тоже наложило свой отпечаток на ее манеры и характер. Неистовая, страстная натура (такой, во всяком случае, она ему показалась), Шарлен легла с ним в постель уже на второй день знакомства. В постели она была неподражаема и сумела скрасить Купу скучную рутину съемок. Завороженный ее сексуальными талантами, Куп пригласил ее в «Версаль» на уикенд, и Шарлен с готовностью согласилась.

Когда после ужина с Лиз Куп вернулся домой, Шарлен уже лежала в постели, и он, недолго думая, присоединился к ней, изменив своим правилам. Куп ни на секунду не пожалел об этом. Они провели весьма насыщенную ночь, в субботу поехали обедать в Санта-Барбару, а ужинать вернулись в «Л'Оранжери». Общество Шарлен с каждым часом нравилось Купу все больше и больше (он уже решил, что непременно свозит ее в «Отель дю Кап», где принято загорать без лифчика), и он начал задумываться о том, как бы ему сбыть с рук Памелу. Шарлен была для него гораздо более интересным партнером, и не только в сексуальном плане. Разговаривая с ней, Куп даже готов был признать, что возраст далеко не всегда портит женщину.

Шарлен все еще была у него, когда в понедельник утром вышла на работу Палома. Куп попросил ее подать им завтрак в постель, но когда Палома наконец принесла подносы, лицо ее выражало крайнюю степень неодобрения. Она почти швырнула им завтрак и, смерив Купа уничтожающим взглядом, вышла за дверь, стуча по паркету каблучками своих экстравагантных ярко-красных туфель.

– Похоже, я ей не понравилась, – заметила Шарлен, когда дверь за Паломой закрылась. – Мне кажется, она не одобряет наше поведение.

– Не обращай внимания, дорогая. Палома по уши в меня влюблена, вот и ревнует. Не удивлюсь, если она подложит бомбу в мой «Роллс-Ройс», – пошутил Куп и попытался вонзить вилку в яичницу, но это удалось ему не сразу. По консистенции яйца напоминали успевший затвердеть бетон, к тому же они были так щедро посыпаны красным перцем, что Куп едва не поперхнулся, а Шарлен чихнула.

– Похоже, Палома решила меня отравить, – разочарованно протянул Куп, рассчитывавший получить вкуснейшую яичницу по-крестьянски, какой Палома потчевала его на прошлой неделе. Похоже, этот раунд остался за горничной, но Куп решил, что серьезно поговорит с Паломой при первой же возможности.

Возможность представилась ему только после обеда, когда Шарлен наконец уехала.

– Интересный сегодня был завтрак, Палома, – сказал Куп, зайдя в кухню, где Палома чистила столовое серебро. – Вот только с перцем ты перестаралась. А что ты добавила в яйца – цемент или клей для обоев? Чтобы разрезать их, мне понадобилась электрическая пила!

– Не понимать, о чем вы, – покачала головой Палома, полируя ножи кусочком замши. Она снова была в солнечных очках, которые, несомненно, ей очень нравились. Как и красные туфли. Интересно, подумал Куп, можно ли призвать ее к дисциплине, или эта задача невыполнима в принципе? Если верно последнее, то он просто уволит ее.

– Вам не понравиться моя яичница? – с самым невинным видом осведомилась Палома, и Куп оскалился:

– Ты меня прекрасно поняла, Палома. Смотри, чтобы это больше не повторялось, иначе...

– Между прочим, сегодня утром вам звонила из Италии мисс Памела. Это было без четверти восемь, – небрежно заявила Палома, и у Купа отвисла челюсть. Ее акцент куда-то пропал, речь стала правильной, как у коренной американки.

– Ч-что ты сказала? – переспросил он.

– Я сказать, мисс Памела звонить вам Италия восемь часов утром, – повторила Палома, награждая его ангельской улыбкой. Она дразнила его, и Куп почувствовал, что краснеет.

– Но ведь... Минуту назад ты говорила совершенно правильно! – воскликнул он. – Что все это значит?! Зачем ты притворяешься? – Куп разозлился, и Палома на секунду смутилась, но тотчас выражение ее лица снова стало дерзким.

– А чего бы вы хотели? В первые два месяца, что я у вас работала, вы звали меня то Марией, то Мэри, хотя мисс Лиз представила меня вам как положено. Неужели так трудно запомнить имя человека, пусть даже этот человек всего-навсего горничная? – В ее манере произносить отдельные согласные слышался легкий сальвадорский акцент, но во всем остальном речь Паломы была такой же правильной, как у него, и Купер смутился на мгновение.

– Должно быть, я в тот момент, гм-м... думал о чем-то важном и не расслышал, – извинился он и тут же улыбнулся самой очаровательной улыбкой, на какую только был способен. Палома ловко провела его, притворившись полуграмотной иммигранткой, не способной связать по-английски и двух слов. Что ж, она, несомненно, умна, подумал он. Кроме того, она, кажется, умеет отлично готовить...

– Кем ты была у себя в Сальвадоре, Палома? – спросил он, неожиданно почувствовав к горничной живой интерес. Палома едва не вывела его из себя, он рассердился и... неожиданно увидел в ней человека, личность. Единственное, чего Куп пока не знал, так это того, нравится ему это или нет. Для начала он только хотел утолить свое любопытство.

– Я была медицинской сестрой, – ответила Палома, складывая ножи в ящик. Чистить серебро было нелегко; обычно этим занимался Ливермор, и теперь Паломе не хватало дворецкого едва ли не больше, чем Купу.

– Жаль. – Куп криво улыбнулся. – Было бы лучше, если бы ты оказалась портнихой или кем-то в этом роде – тогда бы ты смогла как следует заботиться о моих костюмах. Ну а в услугах медсестры я, слава богу, пока не нуждаюсь.

– Горничная здесь зарабатывать больше, чем врач Сальвадор. – Палома снова заговорила на ломаном английском. Ей явно нравилось его дразнить. – А у вас слишком много одежда.

– Это весьма ценное замечание, я постараюсь его учесть, – холодно сказал Куп. – Кстати об одежде... – Он покосился на ее красные туфли, но почел за благо промолчать. – Почему ты не сказала мне, что Памела звонила? – спросил он. Куп уже решил, что Шарлен интересует его больше, но не в его правилах было бросать любовниц просто так – без объяснений и видимых причин. Расставаясь с очередной пассией, он всегда старался сохранить с ней добрые, дружеские отношения и проявлял подчас такую щедрость, что они охотно прощали ему измену. Куп был уверен, что и Памела не будет сердиться на него слишком долго.