Другое дело — армия. При мне комдив Соколов докладывал Александру Руцкому, что в дивизии в тот период находились 53 тысячи единиц только стрелкового оружия. И большинство — тоже на складах неприкосновенного запаса. И тоже — в соответствии с мобилизационным заданием… С каким упорством иногда мы отстаиваем мертвые схемы вместо того, чтобы гибко и оперативно реагировать в соответствии с требованиями времени. Можем жизнь положить, чтобы под открытым небом и на снегу построить за пару месяцев завод по производству боевых самолетов, а можем — годовой результат работы десяти авиазаводов беспечно подставить под удар на базовых аэродромах, даже если нам известен и день, и час нападения на страну.

Уже через день после моей встречи с Руцким обстановка в Чечне качественно изменилась: в ответ на принятие 8 октября Президиумом Верховного Совета РСФСР постановления «О политической ситуации в Чечно-Ингушской Республике», ОКЧН на следующий день объявил мобилизацию всех лиц мужского пола от 15 до 55 лет. Была приведена в боевую готовность национальная гвардия, принято постановление, содержащее призыв к вооруженному захвату власти в республике, вплоть до военной конфронтации с федеральным центром. Исполком ОКЧН это постановление Президиума ВС РСФСР расценил как вмешательство во внутренние дела Чечни.

Как это всегда бывает в таких случаях, быстрее всех ситуацию оценили находящиеся под стражей уголовники. Для них любой мятеж, бунт, волнения — редкий шанс вырваться на волю. Поэтому, когда 9 октября по республиканскому радио был оглашен текст постановления Верховного Совета России, в следственном изоляторе города Грозного мгновенно начались беспорядки.

Почти семьсот арестованных около шести часов вечера начали взламывать двери камер, и вскоре весь СИЗО изнутри уже контролировался ими. Часть помещений была подожжена. Со стороны города также была предпринята попытка прийти заключенным на помощь. Одни чеченцы взломали наружную стену изолятора, другие — преградили путь силам МВД, вызванным на подмогу. Уже и охрана была вынуждена открыть огонь: один из пустившихся в бега был застрелен, остальные повернули назад. Так что обитатели камер все еще формально оставались под стражей, вот только сама стража не рискнула водворить бунтарей на место и избрала как наиболее подходящую тактику мирного сосуществования с арестантами: внутри СИЗО хозяйничали уголовники, в то время как охрана, удерживающая в своих руках внешние стены и часть административных зданий, не давала им прорваться оттуда в город.

Чуть позже, когда дело дойдет до разгрома остальных пенитенциарных учреждений, боевики и заключенные будут действовать очень согласованно и решительно: проходы через ограждения и посты будут пробиваться одновременно и с внутренней, и с внешней стороны при вооруженной поддержке чеченцев. Так случилось в разбежавшейся исправительной колонии, которая располагалась в станице Наурской и где в момент штурма находился полковник Иван Чучин — офицер оперативного отдела Управления ВВ по Северному Кавказу и Закавказью. Оценив ситуацию, он сразу же мне доложил: «Товарищ генерал, я ничего не могу сделать! Если открыть огонь, это равносильно гибели наших военнослужащих…» Вместе приняли трудное решение: огня не открывать, считать главной задачей сохранение жизней наших солдат и офицеров.

Это был единственно приемлемый выход. Во всяком случае мы не спровоцировали нападения боевиков на наше подразделение, которое той же ночью с оружием в руках, на своей технике вышло по бурунам на территорию Ставропольского края.

Все это будет потом, когда драматургия чеченского мятежа уже не оставит нам выбора: мы будем отступать, сохраняя в этом отступлении и жизни наших товарищей и — насколько это было возможно — наше оружие.

А в октябре, через день после того, как был захвачен следственный изолятор, в моем кабинете в Ростове-на-Дону раздался телефонный звонок. Это был министр внутренних дел РСФСР генерал Андрей Федорович Дунаев, жестко потребовавший от меня взять под охрану злополучный грозненский СИЗО. Надо сказать, что наличие в Москве сразу двух министерств внутренних дел — российского (во главе с Дунаевым) и союзного (во главе с Баранниковым) — привносило в нашу жизнь неразбериху и сумятицу. Нечто похожее переживали все силовые структуры, вынужденные мириться с тем, что поступающие из центра команды иногда противоречили друг другу.

Вот и сейчас, выслушав наказы Дунаева по телефону, я оказался в странной ситуации. С одной стороны, внутренние войска пока оставались в союзном подчинении, то есть приказом для меня являлись решения генерала Баранникова и моего командующего. С другой стороны, я не мог игнорировать мнение российского министра, тем более что в этой тревожной ситуации только глупец стал бы рядиться о том, кто из начальников для него главнее.

Требовательный тон Дунаева я пропустил мимо ушей, заметив, что сам следственный изолятор брать под охрану не имеет смысла — это только спровоцирует боевиков на крайние меры. Другое дело, если иметь под рукой резервную группу внутренних войск, которая могла бы огнем поддержать караул в случае нападения. Ее я готов был выделить немедленно, как, впрочем, и специалистов со служебными собаками. Это все, что я мог сделать в этой ситуации. Дунаев согласился со мной, и я опять полетел в Грозный.

В кабинете начальника грозненского СИЗО, кроме подполковника внутренней службы Казбека Махашева, который через несколько лет в правительстве Аслана Масхадова станет министром внутренних дел, я обнаружил еще несколько унылых, подавленных произошедшими событиями офицеров. Было ясно: они плохо представляют, что делается сейчас на захваченной территории изолятора, и еще меньше — как им вести себя в ситуации, когда власть в республике уже не контролируется центром, а симпатии чеченского народа — теперь, скорее, на стороне арестантов, а не на стороне их охранников.

Это смятение в душах я почувствовал сразу, как только выслушал доклад Махашева, из которого следовало, что внутри изолятора разгромлены и сожжены все жилые помещения, а настроения уголовников таковы, что с минуты на минуту следует ждать нападения. Панические нотки доклада свидетельствовали о том, что подполковник Махашев ситуацию, сложившуюся на подведомственной ему территории, знал слабо и был растерян по-настоящему. Поэтому я сразу же задал ему уточняющий вопрос: «Кто-нибудь внутрь изолятора заходил? Кто-нибудь может подтвердить, что ваши сведения достоверны?» Получил ответ: «Никто туда не ходил — это очень опасно». «Ну хорошо, — спрашиваю я опять, — там наверняка есть свой лидер. Кто он? Можно ли мне с ним поговорить?» «Есть такой, — отвечают. — Звать Русланом Лабазановым. Убийца. Внутри изолятора пользуется непререкаемым авторитетом. Сейчас вызовем».

И вскоре действительно появился этот Руслан — спортивного сложения парень в черной телогрейке. Я поздоровался с ним за руку, объяснил, кто такой, и поинтересовался: «Если мы сейчас вместе с вами зайдем на территорию, которая контролируется осужденными и подследственными, можете ли вы ручаться, что с их стороны будет проявлена выдержка?» Лабазанов меня заверил: «Конечно, даже и не сомневайтесь. И поймут правильно, и ничуть это не опасно»… Двинулись. По всему было видно, что бунтари наладили автономную жизнь и она им не в тягость. Женщины-подследственные стирали белье и готовили пищу, мужчины, пользуясь свободой передвижения, перетекали из камеры в камеру, то есть изо всех сил имитировали вольную жизнь. Разрушения от пожара были куда скромнее, как первоначально следовало из доклада Махашева. Сгорели медпункт, библиотека и одна из камер. Все остальное содержалось в порядке.

Тогда же у меня с Лабазановым состоялся откровенный разговор. Я высказал ему удовлетворение, что удалось избежать более масштабных разрушений и поджогов. Что следует поддерживать порядок среди бунтарей, так как попытка любого прорыва на волю будут пресечена огнем охраны, а в таком исходе никто не заинтересован — ни мы, ни сами арестанты. Что лучшим выходом из положения, на мой взгляд, является тот, который бы позволил администрации СИЗО вернуться к нормальной работе, а арестантам — в свои камеры. Ничего иного высший офицер МВД просто не в состоянии предложить. Другое дело, что он нормальным человеческим языком предлагает решить проблему без крови и насилия.