Параллельно с концертами Арсентьева еще происходили не централизованные новой властью выступления, и тут стоит вспомнить двухдневный шабаш в Тярлеве, в большом деревянном клубе, на сцене которого «Санкт-Петербург» набрал-таки еще очков сомнительной популярности в компании с другими известными тогда рок-группами – не стану врать и называть их, поскольку не помню точно. Но точно помню – Коля Васин лез целоваться от восторга, а после рок-н-ролльщики и кайфовальщики победно шли к станции, а по дороге рок-н-ролльщиков и кайфовальщиков, возглавляемых Колей Васиным, атаковали тярлевские дебилы и гоняли по картофельным полям, удовлетворяясь, правда, лишь внешним унижением пришельцев.

Весной и летом 1971 года прошло несколько ночных концертов, организованных Арсентьевым.

Лично я передал ему значительную сумму из трешниц кайфовальщиков и как-то, прикидывая перспективы, неожиданно пришел к простой и страшной мысли: «Ведь это же афера! Нас же просто подсекли, как рыбину на блесну, на блестящий значок с веточкой! Мы раньше работали и получали от профкомов несчастные восьмидесятирублевки, и покупали, пропади они пропадом, усилители и динамики. Но теперь-то все в руках Арсентьева, а что-то не слышно о признании, о собственности Поп-федерации, мы лишь глубже и глубже опускаемся в подполье, уже чувствуются его сырость и шорох мышей, и далекий пока оскал крыс!»

Отчасти прозрению способствовал лирический контакт с бедовой девицей из ближайшего окружения Арсентьева, с «лейтенантом». Молодость болтлива, а я был молод, резок и, придя к страшному выводу, стал болтать на всех рок-н-ролльных углах. И не только я – еще несколько смельчаков допетрило до аналогичных выводов. (Может, и они имели лирические контакты?) После наших речей только что не крестились, и, наговорившись всласть, я успокоился, тайно надеясь на ошибку. Но волна, так сказать, пошла, и «Санкт-Петербург» вызвали на своеобразный рок-н-ролльный «ковер», а точнее, в пивной зал «Медведь», что напротив кинотеатра «Ленинград» в полуподвальчике.

Мы с Мишкой притащились туда. Оказалось, полуподвальчик ангажирован Арсентьевым, и в этом пивном «Медведе» нас, то есть «Санкт-Петербург», должны судить.

За несколькими столами за кружками и сушеными рыбьими хвостами сидели волосатики, но не музыканты, а в основном, скажем так, музыкальная общественность. Среди них и мой лирический «лейтенант».

Мы с Мишкой сели с краю. Но нам не дали рассиживаться.

– Они предали нашу идею, – сказал один нервный.

– Они никогда не были преданы нашей идее, – сказала одна невзрачная.

– Они пытались провалить нашу Поп-федерацию, ее идею и идею ее порядка, – сказал один с выдвигающейся вперед, словно ящик письменного стола, челюстью.

Лирический «лейтенант» ничего не сказала, а лишь незаметно подмигнула и ухмыльнулась.

– Чего это они? – удивился Мишка. – Эй, мужики! Пивка плесните!

– Они, мало сказать, недостойны, – сказал другой нервный.

– Если чего они и достойны… – сказала другая невзрачная.

– Если и достойны, то осуждения и… – сказал другой с челюстью, вперяя в нас вытаращенные глаза, эти два протухших желтка. Поднялся Арсентьев, быстрым зябким движением хрустнул пальцами, остановил говоривших движением руки. Он был в костюме и галстуке, хотя на улице стояла жара. На лацкане подмигивал значок с веточкой.

– Дошли слухи, – сказал он и мягко улыбнулся, – но я как-то не верю.

– Конечно! – Это Коля Васин не выдержал. – Вы что же! – крикнул он нам. – Ведь неправда, что вы не достойны!

– А в чем дело? – спросил я.

– В том, – быстро ответил Арсентьев, – что разговоры, исходящие от «Санкт-Петербурга» и ему подобных, – это кинжальный удар в спину Федерации, нашей организации. И именно в тот момент, когда решается ее судьба. Когда сделано так много. Возможна и критика, но предательство есть предательство. А с предателями…

– Да скажи, что не так! – Васин чуть не плакал.

Все лица пивного «Медведя» обратились к нам.

Я начинал злиться, а Мишка пихал острым локтевым суставом меня в бок, приговаривая:

– Ну скажи. Дай им, дай.

Я сказал, я дал им, лирический «лейтенант» смотрела восхищенно: повторил все, о чем болтали на рок-н-ролльных углах.

– Ясно. – У Арсентьева еще больше побледнело лицо. – Ясно-ясно. – Он помолчал, еще громче хрустнул пальцами и продолжил: – Предлагаю группу «Санкт-Петербург» исключить из Поп-федерации.

Все в пивной «Медведь» замерли.

– И не просто исключить, – голос Арсентьева стал крепче, а по щекам поднялось зарево румянца, – а исключить и добиться ее полного бойкота! Ее полной изоляции! – Голос накалялся и переходил в крик. – Мы не позволим! Никогда мы не позволим предателям разрушить здание долгожданного…

Он кричал, и крик его завораживал, и я уже жалел, что связался с обладателем такого значка и такого крика.

Я был убит. Но вдруг Мишка, разрушая истерическую пивную тишину, засмеялся:

– Да ну их к хренам, юродивых. Кто они и кто мы, вспомни! Валим-ка из этого вонючего подземелья!

Через день мы с Мишкой, вспомнив про лето, укатилина Ярославщину валять дурака и валяли дурака там до августа, а осенью ходили как кайфовальщики на трехрублевые «сейшены» Арсентьева, а после узнали, что Арсентьев арестован.

Каждый из нас получил по повестке на улицу Каляева. Там, в следственном отделе, мы сидели в долгом коридоре, поджидая своей очереди, и лично я был не рад, что оказался прав. Я с тоской вспоминал ночные концерты, понимая, что не смогу теперь верить всякому, кто придет с предложением о легализации, понимая, что таких предложений в ближайшее время не последует.

Выяснилось: Арсентьев носил значок не по праву, и в смысле значка он, собственно говоря, не являлся никем. Усталый человек из следственного отдела механически задавал вопросы: был ли там-то и там-то? Сдавал ли трешницы и сколько? И про речной трамвайчик, и про «Скальдов». Прочтите, распишитесь, свободны. Мы свободно выходили из следственного отдела и тут же устраивали на бульварчике имени Каляева недолгие толковища, а после расходились по своим рок-н-ролльным берлогам, не верящие ни во что. И получалось, что в пивном «Медведе» вечевали в основном одни, а на Каляева таскали других – артистов, творцов, так сказать, бедных.

Коля Васин рассказывал, что, узнав об аресте Арсентьева, он в ужасе убежал в лесок, росший невдалеке от его дома на Ржевке, убежал со знаменитым подарком Джона Леннона и зарыл пластинку в лесу до более счастливых времен.

Судили Арсентьева весело. Это походило на сейшен – в пыльный зальчик набилось полгорода волосатиков. Если бы Фемида не была слепа по природе своей, глаза бы ее на это не смотрели.

Свидетели толпились в коридоре, хватало свидетелей. Подошла и моя очередь. Женщина-судья с высокой прической разрешила женщине-прокурору с коротко подстриженными, филированными волосами задать новому свидетелю вопрос:

– Вы участвовали в деятельности так называемой Поп-федерации? – Женщина-прокурор старалась смотреть проницательно.

– Да, я принимал непосредственное участие в деятельности так называемой Поп-федерации.

Женщина-прокурор посмотрела на судью. Судья молчала. Более вопросов не последовало, и мне разрешили остаться в зале. В тесном вольерчике на скамейке сидел Арсентьев. Ему, похоже, было скучно. Он смотрел в зал и лишь иногда шевелил губами, повторяя, видимо, про себя покаянное слово.

Постепенно все свидетели перекочевали из коридора в зал, и никому судья не задавала вопросов. Мы были, я понял, свидетелями обвинения.

Белокурая девка Арсентьева сидела в первом ряду и живо реагировала на действия суда.

Прокурор сказала, но неуверенно:

– В десятом классе подсудимый создал группировку школьников, в которой имел звание фюрера…

Адвокат поймал прокурора на нарушении презумпции невиновности Арсентьева, а по поводу Поп-федерации и денег доказательств не оказалось: не было, одним словом, состава преступления. Суду прокурор смогла предъявить лишь два подделанных Арсентьевым бюллетеня, и за это Арсентьев после покаянного слова получил год исправительных работ на стройках страны, а Белокурая, также проходившая по делу о бюллетенях, получила год условно.