– Брацо, прошу тебя! Можно обойтись без политики хотя бы в прогнозе погоды? – возмутилась Азра, обуваясь.

– Я не говорю с тобой о политике, – возразил отец, завязывая галстук, – я всего лишь привожу факты.

– Факты? Какие еще факты?! – удивилась мать, надевая шубу.

– Официальная сводка Вуко Зечевича из Гидрометеорологического института Боснии и Герцеговины.

– Что-то я не расслышала, чтобы Вуко упоминал в своей сводке Наполеона и Гитлера!

Суровые климатические условия, точно рука, вытаскивающая из колодца ведро с водой, извлекли из моего сознания неожиданные вопросы. Некоторые из них, по-моему, восходили к чистейшей философии. По возвращении из школы меня мучили вопросы: кто я? что я? откуда пришел? куда иду?

Я поделился с матерью.

– Ты еще так мал, а уже предаешься фантазиям. Тебе это не по возрасту!

Отец терпеть не мог посредственности. Поняв, что для меня способность мыслить преобладает над красотой, он обрадовался:

– Знаменитый немецкий философ Иммануил Кант тоже над этим размышлял.

– Он тоже жил в жопе мира? – спросил я.

– Не знаю, но грубых слов он не произносил! Ты пока что слишком мал, вот станешь старше, поймешь.

Азре не больно-то нравилось, когда ее муж Брацо торчал в кухне. На самом деле она прямо-таки кипела от злости! Но старалась вести себя нарочито любезно, спокойно. Мать сняла с чугунной кастрюли «Pretis»[11] черную крышку, со свистом выпускающую через четыре отверстия пар под давлением. Движением, достойным Герберта фон Караяна, Брацо бросил в кастрюлю кусок мяса и овощи. Помимо отдыха, это было единственное, что Азра позволяла ему делать дома. В награду он заслужил право после сиесты заглянуть в кафе. Там он закажет спритц – коктейль, известный под кодовым названием «буль-буль», – литр белого вина и литр газировки! Накрывая на стол, Азра вполголоса проворчала:

– Все-таки было бы в сто раз проще, если бы я приготовила пюре с котлетами! Когда он закончит тут колдовать, то стирать со стекла брызги томатной пасты, отковыривать от телевизора ошметки лука и отдирать куски фарша от двери придется мне, прислуге!

– После сиесты я подумываю выйти в город попить кофе.

– Подумываешь? Да ты уже давно все решил! И пить ты будешь вовсе не кофе!

– А что?

– Спритц!

– С чего ты взяла? Да, может, я и не пойду…

– Пойдешь! Ты пойдешь, даже если, упаси нас Господь, разразится третья мировая война!

– Не бойся. В мире установилось равновесие сил. Холодная война!

– Но не у тебя!

– Ты преувеличиваешь! Азраааа!

Эта неизменная реплика помогала ему забыться сном. Брацо погружался в него, протяжно произнося второй слог имени жены. Это долгое «раааа» всякий раз усыпляло его. Вот интересно, что было бы, если бы ее звали Дженифер? Ведь, проведя год в Англии на курсах усовершенствования, он вполне мог вернуться оттуда с невестой. А если бы его жену, мою потенциальную мать, звали Керт или Нимур? Такое легко могло бы случиться при том уважении, которое отец испытывал к неприсоединившимся странам! Он не мог бы использовать последний слог как колыбельную: как тут уснешь с этим «еееерт» или «муууур»? Подумать только, как мало воздуха пропускают губы, чтобы сказать «Керт»… Не говоря уж о «Нимур»! Такие имена следует произносить, когда просыпаешься! Вот откуда на Балканах возникло обязательное требование к мужчинам, даже если их это не слишком занимает, прежде чем жениться, тщательно обдумать все детали! Здесь у нас, вопреки утверждению западных ученых, нет ничего стихийного. Потому что, даже засыпая, Брацо умел оставаться хозяином своей территории. По его мнению, первые секунды сна – самые приятные.

– В этот момент мозг заказывает сладковатую жидкость и направляет ее прямо на язык! – разглагольствовал он, будто окончил факультет биохимии, а не журналистики.

Брацо подремывал на диване. Я делал уроки и смотрел, как он дышит: его рубашка мерно поднималась и опадала. Неожиданно мое сознание пронзила мысль о том, что он может задохнуться и умереть. Я не сводил глаз с его груди. И вдруг рубаха замерла! Грудь его оставалась неподвижной. Никакого шевеления. Он тихонько хрипел, похоже было, что он задыхается!

«Дышит или не дышит? – размышлял я. – Дышит – не дышит, дышит – не дышит, дышит – не дышит. А вдруг отец испустил последний вздох?»

Несколько секунд я смотрел на него и ничего не ощущал.

Он казался мне мертвым, но я продолжал сидеть, не двигаясь с места. Потом резко вскочил со стула, прижался ухом к его груди и с облегчением услышал, как он выпустил из легких протяжный вздох, и его прерванное дыхание восстановилось.

Дышит!

Пробуждаясь, Брацо обычно бывал молчалив. Он с трудом возвращался из своих снов, и Азра избегала пускаться с ним в какие-нибудь разговоры.

Впрочем, она рискнула упомянуть о сильном морозе, но, по правде сказать, ей просто хотелось, чтобы он остался дома.

– Так ли тебе надо выйти? Возьми книгу, поговори с парнем!

– Ну-ка, – обратился ко мне отец, – дай руку. Чувствуешь… – Он приложил мою ладонь к своему сердцу. – Стоит ей только начать мне перечить, у меня тут же случается аритмия!

– Вот я и говорю: останься вечером дома хоть разок! Поговори с ребенком!

– Позавчера я не уходил.

– Еще бы! По телевизору показывали футбол!

Отец стоял на пороге, у меня глаза были на мокром месте. Спустя мгновение я уже плакал: я опять представил, что Брацо может умереть от удушья, и горе буквально затопило меня. Я смотрел на него и думал, что однажды он по-настоящему умрет. По моим щекам текли тихие слезы, и это не ускользнуло от его внимания. Причины моего расстройства отец не понимал; надевая пальто, он кивнул в мою сторону и сказал матери:

– Вот результат, Азра! Обязательно надо было довести ребенка? – И ушел.

Воскресенье. Температура слегка повысилась. По мнению Азры, снег не имеет права падать в выходные, когда люди отдыхают. Но снежинкам плевать на то, что она думает, поэтому из-за них в окне кухни теперь совсем не видно тополей. Деревья застыли, и это раздражает мою мать не меньше, чем отец, опять колдующий над тушенным по новому рецепту мясом с овощами!

Я смотрел на черную крышку «Pretis» и прислушивался к урчанию в желудке. Пар со свистом вырывался из четырех дырочек. С верхушек тополей на лестницу свалился снежный ком… Деревья тщетно пытались тянуться к небу, зима пригибала их. Вверху они были такие же сутулые, как слишком высокие для своего возраста братья Бамбуличи с нашей улицы. Тополя напоминали этих двоих баскетболистов, которые, согнувшись пополам после лыжных тренировок, тащились к Давору попить пивка.

Вдруг черная кнопка перестала выпускать пар. Обед был готов. Азра снимала крышку, когда Брацо ласково остановил ее. Он наклонился над открытой кастрюлей; я поступил так же, и теперь мы все трое разглядывали жаркое по-боснийски.

– Глянь-ка, – сказал отец, – мясо разорвано в клочья. Как душа.

– Как это мясо может быть разорвано, как душа?

– Я выражаюсь фигурально, господин философ.

– Нет, ну, правда, как это душа может разорваться?

– Под ударами вульгарности материализма.

– Тогда, значит, она не разрывается. Это ветер разносит ее, как клубы пыли весной.

– Ты еще слишком мал. Для тебя нет ничего проще, чем фантазировать. Но жизнь – это реальность. Вырастешь – поймешь!

Мне захотелось добавить в кастрюлю немножко перца! Брацо не ожидал этого, так как не умел противостоять вульгарному материализму. Он набросился на мясо. Меня дико бесило, что он так шумно жует:

– Чертова деревенщина! – сказал я.

– Началось! Сударь любит поскандалить, да еще чертыхается!

– А чего? Азра так говорит… Да, мам?.. Ты ведь так говоришь?

– Я так говорю? Конечно!

– Ты все время твердишь: «Чем я так прогневала Господа, что Он поселил меня в этой чертовой дыре»…