Перед домом Питера и Клары они замедлили шаг. Внутри они увидели Мирну, которая расставляла яркие цветочные композиции на кухонном столе, уже накрытом к ужину. Клара выражала восторг красотой и изяществом букетов. Слов они не слышали, но ее восторг был очевиден. В гостиной Питер подкладывал еще одно полено в камин.

Рут отвела взгляд от этой идиллической картинки и посмотрела на мужчину рядом с ней. Старая поэтесса шепнула ему на ухо так тихо, что даже Габри не услышал:

– Не спеши. Все будет хорошо, ты это знаешь, верно?

Она снова повернулась и посмотрела на Клару, которая обнимала Мирну, на Питера, который вошел в кухню и тоже восхитился цветами. Оливье нагнулся, поцеловал Рут в морщинистую холодную щеку и поблагодарил ее. Но он знал, что она ошибается. Она не знала того, что знал он.

Хаос нашел Три Сосны. Он опускался на них, и вскоре они лишатся всего, что было безопасным, теплым и добрым.

Питер налил им всем выпивку – всем, кроме Рут, которая уже успела налить себе и уселась перед огнем посреди дивана, прихлебывая виски из стакана. Роза, переваливаясь, прошла по комнате – на нее больше никто не обращал внимания. Даже Люси, золотой ретривер Питера и Клары, почти не смотрела на Розу. Когда поэтесса в первый раз пришла со своей уткой, хозяева потребовали, чтобы утка осталась за дверью, но Роза так раскрякалась, что они были вынуждены открыть ей дверь – только тогда утка успокоилась.

– Bonjour, – раздался из прихожей знакомый низкий голос.

– Боже, неужели вы пригласили Клузо?[26] – спросила Рут, обращаясь к пустой комнате. Пустой, за исключением Розы, которая устремилась к хозяйке и встала рядом с ней.

– Очень мило, – заметила Изабель Лакост, когда они прошли из прихожей в просторную кухню.

Длинный кухонный стол был подготовлен к трапезе, на нем стояли корзиночки с нарезанными батонами, масло, кувшины с водой и бутылки с вином. Здесь пахло чесноком, розмарином и базиликом – все свежее, только что с огорода.

А в середине стола красовались поразительные букетики алтея, белой плетистой розы, клематиса, душистого горошка и ароматных розовых флоксов.

Налили еще выпивку, и гости переместились в гостиную, где переходили с одного места на другое, то пощипывая сыр, то попивая апельсиновый сок, то грызя фисташковые орешки.

В другом конце комнаты Рут допрашивала старшего инспектора:

– И вы даже не подозреваете, кто такой этот убитый?

– К сожалению, – ровным голосом ответил Гамаш. – Пока.

– А вы знаете, чем его убили?

– Non.[27]

– Есть какое-то представление о том, кто это сделал?

Гамаш отрицательно покачал головой.

– Есть какое-то представление, почему это случилось в бистро?

– Ни малейшего, – ответил Гамаш.

Рут сердито посмотрела на него:

– Хотела убедиться, что вы, как и всегда, некомпетентны. Приятно, что можно хоть в чем-то быть уверенным.

– Благодарю вас за одобрение.

Гамаш слегка поклонился Рут и направился к камину. Он взял кочергу и принялся ее изучать.

– Это кочерга, – сказала Клара, возникнув у его локтя. – Чтобы шуровать в топке.

Она улыбалась, глядя на него. Гамаш понял, что вид у него, должно быть, странный: разглядывает кусок металла, словно никогда не видел кочергу прежде. Он положил кочергу. Крови на ней не было. К его облегчению.

– Я слышал, что через несколько месяцев у вас будет выставка. – Он повернулся к Кларе с улыбкой на губах. – Вероятно, это будет захватывающее зрелище.

– Ну, если вас захватывает, когда к вашему носу подносят сверло бормашины, то да.

– Так плохо?

– О, вы же понимаете. Это пытка.

– Вы закончили все картины?

– Они все готовы. Дерьмо, конечно, но, по крайней мере, они закончены. Обсудить, как их развешивать в галерее, приедет сам Дени Фортен. У меня в голове уже выстроился определенный порядок. Если он не согласится, у меня есть план. Я начну плакать.

Гамаш рассмеялся:

– Именно так я стал старшим инспектором.

– Я же тебе говорила, – прошипела Рут, обращаясь к Розе.

– Ваша живопись великолепна, Клара. И вам это известно, – сказал Гамаш, уводя Клару в сторону.

– Откуда вы знаете? Вы видели только одну вещь. Может быть, другие – полный провал. Не знаю, не ошиблась ли я, подбирая краски по номерам.

Гамаш скорчил шутливую гримасу.

– Хотите их увидеть? – спросила Клара.

– Очень.

– Отлично. Давайте после обеда. Так у вас будет около часа, чтобы попрактиковаться говорить: «Боже мой, Клара, ничего лучше этого в истории живописи не было!»

– Толкаете меня на подхалимство? – улыбнулся Гамаш. – Именно так я и стал инспектором.

– Вы настоящий человек эпохи Просвещения.

– Я смотрю, у вас это тоже неплохо получается.

– Merci. Кстати, о вашей работе: вы так и не знаете, кто этот убитый? – Она понизила голос: – Вы сказали Рут, что не знаете. Но так ли это на самом деле?

– Думаете, я стал бы ей лгать? – спросил Гамаш. Впрочем, почему бы и нет, ведь все остальные лгут. – Вы хотите узнать, насколько близко мы подошли к раскрытию преступления?

Клара кивнула.

– Трудно сказать. У нас есть некоторые наводки, некоторые идеи. Наша задача осложняется тем, что мы не знаем, кем был убитый.

– А что, если так и не узнаете?

Гамаш посмотрел на Клару. Послышалось ли ему, или в ее голосе действительно прозвучала какая-то нотка? Недостаточно хорошо скрытое желание, чтобы они никогда не выяснили, кем был убитый?

– Это затрудняет нашу работу, – согласился он, – однако не делает ее невыполнимой.

В его голосе, звучавшем до этого расслабленно, появилась жесткость. Он хотел, чтобы Клара знала: так или иначе, но они раскроют это преступление.

– Вы были вчера в бистро?

– Нет, мы ездили с Мирной на ярмарку. Обед там был ужасный – картошка фри, бургеры, сахарная вата. Покатались немного на лошадях, посмотрели выступление местных талантов и вернулись сюда. Мирна, наверное, потом пошла в бистро, но мы устали.

– Мы знаем, что убитый не из местных. Он чужак. Вы не видели в деревне посторонних?

– Появляются тут туристы с рюкзаками, велосипедисты, – задумчиво сказала Клара, прихлебывая красное вино. – Но большинство из них моложе. Насколько я понимаю, убитый был довольно пожилым человеком.

Гамаш не сказал ей о том, что сообщила ему сегодня утром коронер.

– Рор Парра поведал агенту Лакост, что видел кого-то этим летом – человек скрывался в лесу. Вы что-нибудь об этом знаете? – Он внимательно посмотрел на нее.

– Скрывался? Это звучит как-то мелодраматично, верно? Нет, ни я, ни Питер никого не видели. Он бы мне сказал, случись что-то такое. Мы проводим много времени в своем саду. Если бы кто-то появился, мы бы увидели.

Она махнула в сторону заднего двора, сейчас погруженного в темноту, но Гамаш знал, что он большой и уходит слегка под уклон к реке Белла-Белле.

– Мистер Парра видел его не там, – возразил Гамаш. – Он видел его там. – Он показал в сторону старого дома Хадли на холме.

Они взяли свои стаканы и вышли на веранду. На Гамаше были брюки из шерстяной ткани, рубашка, пиджак, галстук. На Кларе – свитер, очень кстати. В начале сентября ночи становились длиннее и холоднее. Во всех домах деревни горел свет. Даже в доме на холме.

Несколько секунд они молча смотрели на дом.

– Говорят, его продали, – сказал наконец Гамаш.

Клара кивнула. До них доносился гул разговора из гостиной. В свете из окна Гамаш видел профиль Клары.

– Несколько месяцев назад, – сказала она. – Что у нас сегодня? День труда? Кажется, они купили дом в июле, и с тех пор там ведутся работы. Молодая пара. По крайней мере, моих лет. А мне это кажется молодостью.

Она рассмеялась.

Гамашу трудно было представить, что старый дом Хадли в Трех Соснах обретет хозяев. Прежде всего, этот дом вроде никогда и не был частью деревни. Он казался обвинителем, наблюдателем, расположившимся на холме и смотревшим оттуда на них. Он осуждал. Он требовал жертв и иногда забирал кого-нибудь из обитателей деревни и убивал их.