– А почему бы не заштопать его?

– Ох уж эти мужчины! Ничего-то они не смыслят. Ведь шов сразу бросится в глаза.

– Купите немного черного бархата и замените полосу по всей ширине.

– Ну что вы говорите! Два куска бархата одного цвета всегда хоть немного да отличаются по оттенку. Черный бархат, который побывал в носке, приобретает зеленоватый отблеск. Это будет ужасно. Все мои приятельницы тут же всё заметят, и пересудам не будет конца.

– Микеланджело умел извлекать пользу из прожилок и трещин в глыбе мрамора, которую получал для ваяния. Он обращал эти изъяны материала в дополнительный источник красоты. Пусть же и вас вдохновит эта дыра. Проявите изобретательность, пустите сюда кусок совсем другой ткани. Подумают, что вы сделали это намеренно, и это вызовет восхищение.

– Какая наивность! Деталь, противоречащая целому, не оскорбит взора лишь в том случае, если какая-нибудь отделка того же тона и стиля будет напоминать о ней в другом месте – на отворотах жакета, на воротнике или на поясе. Но эта одинокая полоса… Нелепость! И разве могу я носить заштопанное платье?

Словом, мне пришлось согласиться с тем, что беда непоправима. И тогда утешитель уступил место моралисту.

– Пусть так! – воскликнул я. – И впрямь случилось несчастье. Но согласитесь по крайней мере, что это не худшая из бед. У вас порвалось платье? Примите заверения в моем глубоком сочувствии, но подумайте о том, что у вас мог быть пропорот живот или искромсано лицо во время автомобильной аварии; подумайте о том, что вы могли подхватить воспаление легких или отравиться, а ведь здоровье для вас важнее, чем одежда; подумайте о том, что вы могли лишиться не бархатного платья, а сразу нескольких друзей; подумайте, наконец, и о том, что мы живем в грозное время, что может разразиться война и тогда вас могут задержать, бросить в тюрьму, выслать, убить, разорвать на части, испепелить. Вспомните о том, что в тысяча девятьсот сороковом году вы потеряли не какое-то там тряпье, а все, что у вас было, причем встретили эту беду с мужеством, которым я до сих восхищаюсь…

– К чему вы клоните?

– Всего-навсего к тому, что человеческая жизнь трудна, бархат рвется, а люди умирают, что это весьма печально, но надо понимать, что несчастья бывают разного рода. «Я охотно возьму в свои руки защиту их нужд, – говорил Монтень, – но не хочу, чтобы эти нужды сидели у меня в печенках или стояли поперек горла». Он подразумевал: «Я, мэр города Бордо, охотно возьмусь исправить ущерб, причиненный вашей казне. Но я не хочу губить свое здоровье, убиваясь по этому поводу». Эти слова вполне применимы и к вашему случаю. Я охотно оплачу новое платье, но отказываюсь рассматривать утрату как национальную или вселенскую катастрофу.

Не переворачивайте же вверх дном, о моя незнакомая подруга, пирамиду горестей и не ставьте на одну доску подгоревший пирог, прохудившиеся чулки, гонения на ни в чем не повинных людей и цивилизацию, оказавшуюся под угрозой. Прощайте.

Взрослые слишком часто живут рядом с миром детей, не пытаясь понять его. А ребенок между тем пристально наблюдает за миром своих родителей; он старается постичь и оценить его; фразы, неосторожно произнесенные в присутствии малыша, подхватываются им, по-своему истолковываются и создают определенную картину мира, которая надолго сохранится в его воображении. Одна женщина говорит при своем восьмилетнем сыне: «Я скорее жена, нежели мать». Этим, сама того не желая, она, быть может, наносит ему рану, которая будет кровоточить чуть ли не всю его жизнь.

Преувеличение? Не думаю. Пессимистическое представление о мире, сложившееся у ребенка в детстве, возможно, в дальнейшем изменится к лучшему. Но процесс этот будет протекать мучительно и медленно. Напротив, если родителям удалось в ту пору, когда у ребенка еще только пробуждается сознание, внушить ему веру в незлобивость и отзывчивость людей, они тем самым помогли своим сыновьям или дочерям вырасти счастливыми. Различные события могут затем разочаровать тех, у кого было счастливое детство, раньше или позже они столкнутся с трагическими сторонами бытия и жестокими сторонами человеческой натуры. Но против ожидания лучше перенесет всевозможные невзгоды как раз тот, чье детство было безмятежно и прошло в атмосфере любви и доверия к окружающим.

Мы произносим при детях фразы, которым не придаем значения, но им-то они представляются полными скрытого смысла. Одна учительница как-то поведала мне такую историю. Она попросила свою маленькую ученицу: «Раздвинь шторы, дай-ка появиться свету в нашей комнате». Та застыла в нерешительности.

– Я боюсь…

– Боишься? А почему?

– Но видите ли… Я прочла в Священном Писании, что едва Рахиль дала появиться на свет Вениамину, как тут же умерла.

Один мальчик постоянно слышал, как у них в доме называли каминные часы «Мария Антуанетта», а мебель в гостиной – «Людовик Шестнадцатый», и решил, что эти часы зовут Мария Антуанетта подобно тому, как его самого зовут Франсуа. Можно себе представить, какие причудливые образы возникнут в его воображении, когда на первых же уроках французской истории имена, обозначавшие для него предметы домашнего обихода, смешаются с кровавыми и печальными событиями.

Сколько невысказанных опасений, сколько невообразимых понятий роится в детских головках! Я вспоминаю, что, когда мне было лет пять или шесть, в наш городок приехала на гастроли театральная труппа и повсюду были расклеены афиши с названием спектакля «Сюрпризы развода». Я не знал тогда, что значит слово «развод», но смутное предчувствие подсказывало мне, что это одно из тех запретных, притягательных и опасных слов, что приоткрывают завесу над тайнами взрослых. И вот в тот самый день, когда приехала эта труппа, городской парикмахер в приступе ревности несколько раз выстрелил из револьвера в свою жену. Об этом случае рассказали при мне. Каким образом возникла тогда в моем детском сознании связь между этими двумя столь далекими друг от друга фактами? Точно уж не помню. Но еще очень долго я думал, что развод – это такое преступление, когда муж убивает свою виновную жену, и что совершается оно прямо на глазах у зрителей на сцене театра в Пон-де-л’Эр.

Разумеется, и самые чуткие родители не в силах помешать зарождению сверхъестественных представлений и наивных догадок в головах их детей. Известно, что жизненный опыт так просто не передается, каждый самостоятельно усваивает уроки жизни, но остерегайтесь по крайней мере давать ребенку опасную пищу для воображения. Мы избавим своих детей от тяжелых переживаний, если будем все время помнить о том, что они обладают обостренным любопытством и гораздо впечатлительнее нас. Это – урок для матерей. Прощайте.

Не знаю, слушаете ли вы иногда по радио передачу «Субботняя беседа». В ней участвуют Арман Салакру, Ролан Манюэль, Андре Шамсон, Клод Мориак и ваш покорный слуга. Мы говорим обо всем: о театре, о книжных новинках, полотнах художников, концертах и о самих себе. Словом, это настоящая беседа, заранее не отрепетированная, такая, какую могли бы вести пятеро друзей за чашкой кофе. Сам я получаю от нее истинное наслаждение и всякий раз с радостью встречаюсь перед микрофоном с моими собеседниками. Ален говаривал, что дружба часто возникает в силу обстоятельств: в лицее, в полку; эти непременные встречи тоже сдружили нас.

На днях Клод Мориак выдвинул тезис, на мой взгляд, верный. «Куртуазная любовь, описанная в рыцарских романах, – говорил он, – это своеобразная игра, правила которой ничуть не изменились со времен средневековых трактатов о любви. Они те же и в произведениях XVII века – в «Астрее», и в «Принцессе Клевской», и в произведениях романтиков, хотя и выражены там с бо2льшим пафосом; они же определяют поступки и речи Свана у Марселя Пруста. Традиция эта требует, чтобы любящие ревниво относились не только к телу, но и к помыслам друг друга; чтобы малейшее облачко на челе возлюбленной будило тревогу; чтобы всякая фраза любимого существа тщательно обдумывалась, а всякий поступок истолковывался; чтобы при одной мысли об измене человек бледнел. Мольер потешался над подобным выражением чувств; Пруст жалел страдальцев; однако несколько веков и писатели, и читающая публика не подвергали сомнению сами правила. В наши дни появилось новое влияние: молодые авторы уже не приемлют старых правил игры; это не значит, что они утратили интерес к этой теме, просто они изменили свод правил. О какой ревности может идти речь, когда женское тело доступно всеобщему обозрению на пляжах…»