Моя сестра родилась умственно отсталой, у нее был ум десятилетней девочки. В детстве она портила мне жизнь, поскольку я должен был ее защищать, когда мальчишки кричали: «Лоретта сумасшедшая, Лоретта сумасшедшая!» Они смеялись над ней, дергали за волосы, обзывали. Это было ужасно. Я всегда гонялся за этими мальчишками и дрался с ними.

Мать обращалась с ней как с рабыней. Я приехал в Бруклин на два-три месяца, когда мать умирала. Сестра превратилась в живые мощи. Она ходила по дому с ведрами и щетками, драила полы, терла стены и т. д. Полагаю, матери казалось целесообразным занимать ее домашней уборкой. Мне же это казалось жестокостью. Тем не менее всю жизнь мать терпела ее и, без сомнения, несла свой тяжелый крест.

Понимаете, сестра не ходила в школу, поскольку отставала в развитии. Поэтому мать решила учить ее сама.

Мать была никудышной учительницей. Она была ужасна. Часто шпыняла ее, давала ей затрещины, приходила в ярость. «Сколько будет дважды два? — и моя сестра, не имевшая ни малейшего представления об ответе, отвечала: — Пять, нет — семь, нет — три». Полный абсурд. БАЦ. Еще один шлепок или затрещина. Потом мать поворачивалась ко мне и говорила: «Почему я должна нести этот крест? За что мне такое наказание? — Спрашивала меня, маленького мальчика. — За что Бог меня наказывает?» Вот такая это была женщина. Глупая? Намного хуже.

Соседи утверждали, что она меня любила. Говорили, что на самом деле она была ко мне привязана. Но я никогда не чувствовал с ее стороны тепла. Она ни разу меня не поцеловала, никогда не обняла. Не помню, чтобы когда-нибудь подошел и прижался к ней. Я не знал, что матери это делают, пока однажды не зашел к приятелю домой. Нам было по двенадцать лет. Мы пришли из школы, и я слышал, как его встретила мать. «Джекки, Джекки, — сказала она. — О, дорогой, как ты, как твои дела?» Она обняла и поцеловала его. Я ни разу в жизни не слышал такого обращения, даже такого тона. Это было для меня открытием. Конечно, в этом тупом немецком квартале жили большие любители муштры, действительно черствые люди. Мои одноклассники говорили мне, когда я заходил к ним домой: — Защити меня. Помоги. Если отец начнет меня бить, схвати что-нибудь и беги.

У нас с матерью не было близости и когда я вырос. Вернувшись из Европы после десятилетнего отсутствия, я увиделся с ней мельком. И мы не общались, пока она не заболела. Тогда я заехал к ней. Однако возникла все та же проблема — между нами не было ничего общего. Самое ужасное, что в это время она действительно умирала. (Понимаете, до этого я как-то раз приезжал к ней, когда предполагали, что она при смерти.) Через три месяца она скончалась. Это было для меня жуткое время. Каждый день я приходил ее проведать. Но даже умирая, она оставалась тем же непреклонным деспотом, диктующим, что я должен делать, и отказывающимся делать то, о чем просил ее я. Я говорил ей: «Пойми, ты лежишь. Тебе нельзя вставать». Я не говорил ей, что она умирает, но это подразумевалось. «Впервые в жизни я буду говорить тебе, что делать. Сейчас я отдаю распоряжения». Она приподнялась, подняла руку и погрозила мне пальцем: «Не выйдет, — выкрикнула она». Это на смертном-то одре, и мне пришлось силой опрокинуть ее на подушки. Через минуту я выбежал в коридор, плача как ребенок.

Иногда, лежа в постели, я говорю себе: «Ты примирился с миром. У тебя нет врагов. Нет людей тебе ненавистных. Неужели ты не можешь приукрасить образ матери? Может быть, ты завтра умрешь и встретишься с ней на том свете. Что ты ей скажешь при встрече?» Сейчас могу вам сказать, что последнее слово осталось за ней.

Когда мы ее хоронили, произошла странная вещь. Был морозный, холодный день, шел сильный снег. Гроб никак не могли опустить в могилу. Как будто она все еще нам противостояла. Даже в похоронном зале, где стоял гроб в течение шести дней до погребения, каждый раз, когда я склонялся над ней, один глаз приоткрывался и вперялся в меня.

1971

1891 — 26 декабря родился в Нью-Йорке, в Йорквилльском округе Манхэттена. Родители — американцы немецкого происхождения. В том же году семья переехала в Бруклин.

1892–1900 Проживал на улицах Уильямсберга в Бруклине — в округе, получившем известность как Четырнадцатый.

1901–1900 Переехал на «улицу ранней скорби» (Декатур-стрит) в Бушвикском округе Бруклина.

1907 — Встретил свою первую любовь, Кору Сьюард, в средней школе Восточного округа Бруклина.

1909 — Поступил в Нью-йоркский муниципальный колледж и через два месяца оставил его, взбунтовавшись против методов обучения. Устроился на работу в финансовый отдел «Атлас Портлэнд Симэнт Компани», Нью-Йорк. Начался период суровой спортивной дисциплины, длившийся семь лет.

1910 — Начало романа с первой возлюбленной — Паолиной Шуто из Фобуса, штат Вирджиния, — женщиной, которая годилась мне в матери.

1913 — Путешествовал по Западу. Стремясь порвать с городской жизнью, нанимался работником на ранчо. В Сан-Диего познакомился с Эммой Голдман, знаменитой анархисткой; эта встреча перевернула всю мою жизнь.

1914 — Вернулся в Нью-Йорк, работал в ателье отца, стараясь взвалить бремя деловых обязанностей на служащих. Познакомился с Фрэнком Харрисом; это была моя первая встреча с большим писателем.

1917 — Женился на Беатрисе Сильвас Виккенс, пианистке из Бруклина.

1919 — Родилась дочь Барбара Сильвас, ныне известная как Барбара Сэндфорд.

1920 — Проработав несколько месяцев курьером, повышен до ранга администратора по найму в почтовом отделении компании «Вестерн Юнион» в Нью-Йорке.

1922 — Во время трехнедельного отпуска в «Вестерн Юнион» написал первую книгу «Подрезанные крылья».

1923 — Влюбился в Джун Эдит Смит, работавшую платной партнершей дансинга на Бродвее.

1924 — Ушел из «Вестерн Юнион», решив навсегда покончить со службой и полностью отдаться писательскому делу. Развелся с первой женой и женился на Джун Смит.

1925 — Всерьез взялся за ремесло писателя, сопровождаемое полной нищетой. Обходя дом за домом, продавал сборник своих стихотворений в прозе «Меццо-тинто».

1927 — С женой Джун открыл бар-закусочную в Гринвич-Виллидж. Работал в управлении по садам и паркам в округе Куинс, за 24 часа собрал материал для обширного автобиографического романного цикла. Выставил акварели в «Римской таверне Джун Мэнсфилд», в Гринвич-Виллидж.

1928 — За год объездил с Джун Европу на деньги, которыми снабдил ее один из поклонников.

1929 — Вернулся в Нью-Йорк и закончил роман «Этот изысканный мир».

1930 — В одиночестве вернулся в Европу, с рукописью еще одного романа, потерянного редактором парижского «Этого квартала» Эдвардом Титусом. Уехал из Нью-Йорка с десятью долларами, ссуженными Эмилем Шнеллоком; намеревался отправиться в Испанию, но пробыв какое-то время в Лондоне, уехал в Париж и там остался. Подружился с Ричардом Дж. Осборном и Альфредом Перле; зиму и весну 1931-32 гг. прожил у Осборна на рю Огюст Бартольди.

1931 — В Лювисьенне познакомился с писательницей Анаис Нин.

1932 — Шатаясь по улицам и проводя ночи где придется, начал писать «Тропик Рака». Работал корректором в парижском издании «Чикаго трибюн». Зимой преподавал английский в Лицее Карно в Дижоне.

1933 — Снял с Альфредом Перле квартиру в Клиши и с ним же съездил в Люксембург. Период «Черной весны»; предельно плодотворный, предельно веселый. Начал писать книгу о Д. Г. Лоуренсе, которую так никогда и не закончил. В Европу Джун вернулась, но вскоре попросила развода и уехала.

1934 — В тот же день, когда вышел в свет «Тропик Рака», переехал на Виллу Сера, дом 18; решающий момент. Оригинал рукописи, трижды переписанный, Оказался в три раза длиннее, чем напечатанный вариант. Заочно развелся с Джун в Мексико-Сити.

1935 — В октябре вышел «В Нью-Йорк с возвратом». Познакомился с астрологом Конрадом Мориканом. В ноябре положил начало так называемой «гамлетовской» переписке с Майклом Френкелем. В сентябре появилось первое издание «Писем Альфа».