На следующий вечер мы с ней ужинали неподалеку от аэропорта. Ни она, ни Ровольт не жили в Гамбурге. Его очень современное издательство находилось в Рейнбеке, деревушке в десяти милях от города.

Чтобы влюбиться в красивую и грациозную Ренату, понадобилось не так уж много времени. В ней было нечто аристократическое, а сила ее обаяния, как я скоро понял, заключалась в языке. Не в языках, хотя она говорила на трех или пяти, свободно выполняя функции переводчика, но в интересе к языку как таковому. Она любила этимологию. Разумеется, я весь превращался в слух, когда она начинала говорить на свою любимую тему.

Плюс ко всему Рената прочла большинство моих книг — и на английском, и на французском. Больше всего мне нравилось, что филология не сделала ее типичной немецкой ученой дамой.

Я приехал в Германию, чтобы проследить за переводом «Тропика Рака», и впервые в жизни получил за это довольно приличный аванс.

Ситуация казалась мне благоприятной и многообещающей. Мы с Ренатой часто ходили по ресторанам и наслаждались отличной кухней и винами.

Оказалось, что у нее двое сыновей приблизительно того же возраста, что мои сын с дочкой, которые теперь жили со своей мамой в Лос-Анджелесе. Их мать только что развелась с человеком, из-за которого сбежала от меня из Биг-Сура.

Однажды Рената попросила съездить с ней в Гамбург, чтобы встретиться там с ее хорошим другом — психиатром и астрологом. Ей казалось, что общение с ним может заинтересовать меня.

Она не ошиблась. Этот человек обладал интереснейшей биографией. Гитлер заставил его стать своим личным астрологом, но ненадолго. Вскоре выяснилось, что он обманывал Гитлера — подавал ему ложные надежды. Он неожиданно оказался врагом Рейха, и ему пришлось покинуть страну. Этот факт и его интерес к работам мадам Блаватской способствовали установлению дружеских отношений между нами. Я забыл его имя, поэтому назовем его Шмидтом.

Несколько месяцев спустя мы с Ренатой загорелись желанием соединить наши жизни. Было решено, что я отправлюсь в путешествие по Европе (Франция, Италия, Испания и особенно Португалия), чтобы найти подходящее для нас жилье.

Мой старый приятель Винсент находился в городе и изъявил желание побыть моим шофером, переводчиком и секретарем на время поездки. (Он довольно хорошо говорил на пяти языках благодаря своей работе в качестве пилота на коммерческих авиалиниях. Он, что называется, повидал мир.)

Мы радостно отправились в дорогу, объехали Германию и постепенно все остальные страны. Мы двигались неспешно, впервые в жизни я не испытывал недостатка денег. Я написал своим детям о моих планах и посылал им открытки на протяжении всего путешествия.

В центральной и южной Франции мне предлагали несколько загородных замков по скромным ценам, но все они находились в жутком состоянии, к тому же мне пришлось бы держать там шофера и кучу слуг, а это не входило в наши планы. Где бы мы ни останавливались, нашему взору открывались потрясающие виды. (Даже Австрия, которая не входила в список мест, подходящих для жилья, поразила нас своими замечательными ландшафтами.)

Разумеется, на каждой остановке я тут же бросался на почту, чтобы узнать, нет ли писем от Ренаты. Обычно письма были. Я тоже писал ей подробные письма, где передавал свои впечатления и приключения.

Когда мы приехали в Венецию, я по какой-то необъяснимой причине впал в глубокую депрессию. Это было так серьезно и так неожиданно, что я решил написать письмо герру Шмидту в Гамбург. Может быть, он разберется, в чем тут дело?

Из-за своего состояния, несмотря на постоянные прогулки по этому сказочному городу, я мало что запомнил.

Прошло несколько дней, и вдруг за ленчем в каком-то ресторане я понял, что депрессия прошла. Я посмотрел на настенные часы — было семь минут первого. Я отправился к себе в комнату и написал Шмидту еще одно письмо: «Не волнуйтесь, депрессия прошла так же неожиданно, как накатила». И все в таком духе.

Через несколько дней я получил заказное письмо, где говорилось, будто депрессия прошла потому, что он, герр Шмидт, молился за меня!

Вот так!

Мы поехали в Португалию, где я уже почти решил поселиться, поскольку юг напомнил мне Биг-Сур. Письма от Ренаты приходили все реже. Теперь, когда мы возвращались в Гамбург, так и не найдя нам дома, я все больше и больше сомневался насчет Ренаты и ее якобы огромной любви ко мне. К тому времени, как мы достигли немецкой границы, я уже практически обезумел. Я был уверен, что она ушла к другому, и еще мне было стыдно за эту безрезультатную поездку. По возвращении в Рейнбек я нашел Ренату холодной как айсберг. Никаких других мужчин на горизонте, но и никаких объяснений. Все кончено!

Alors, que faire?[50] Поджать хвост и сесть на первый же самолет до Калифорнии? Теперь-то у меня появилась причина для депрессии. Что скажут мои дети после всех славных картин нового дома в старушке Европе, которые я с таким пылом рисовал им?

Прошло десять или пятнадцать лет, за которые мы обменялись парой дружелюбных посланий, как вдруг пришло Письмо. Я перечитал его несколько раз и так и не смог поверить.

Вот что писала Рената: во-первых, она всегда любила меня и только меня; во-вторых, она бросила меня из-за астролога Шмидта, который предупредил ее, что жизнь со мной сделает ее несчастной.

Страннее всего, что я тут же с ним согласился. Я уже разрушил пять браков. Где гарантия, что этого не случилось бы с шестым или седьмым? Позже я понял, почему утверждение Шмидта казалось таким веским. Оглядываясь на мои «многочисленные браки», я понял, что единственная женщина, в которую я был влюблен постоянно, — это моя работа. Я был безнадежно на ней женат.

И тогда я понял, что художник не должен жениться. К тому же не будем забывать, что «женитьба — это смерть любви».

Как воплотить ее образ? В серебре, золоте, слоновой кости? Или как? После всех написанных мною женских портретов как создать еще один — новый? Да, любовь всегда в новинку, даже в сто первый раз. Я говорю о Любви, а не о сексе. Одно может включать в себя другое, но они могут существовать и по отдельности. Любовь — это пламя, которое питается всем, ее может вдохновить что угодно и кто угодно. Иногда достаточно просто жизни! Любовь бывает святая и не святая, но любая законна. Все умоляют только об одном — о взаимности. И даже если взаимности нет, любовь все равно будет существовать — в мучительном, тоскливом ожидании. Я думаю, безответная любовь не менее захватывающа и ужасна, чем любовь взаимная. Я познал все виды любви и считаю, что мне очень повезло, когда я познал и эту последнюю любовь к Бренде. Это любовь, которая верна с астрологической точки зрения. Мы встречаемся на всех перекрестках, пересечениях и затмениях; мы любим друг друга и во сне, и наяву; мы просто сделаны из любви. Как можно объяснить, почему солнце заходит и восходит, откуда берутся наводнения и засуха? Это просто случается в атмосфере загадочности. Все, живущее на Земле, окутано тайной. Мы движемся от одной загадки к другой, даже наш язык — это тайна, настоящая магия, а язык любви — самый загадочный, непостижимый. Это даже не членораздельный язык, а просто лепетание.

Слава богу, Бренда родилась в маленьком городке в Миссисипи, недалеко от дельты. Она провела несколько лет в женском монастыре в Билокси, неподалеку. (А Билокси, между прочим, это один из моих самых любимых городов в Америке.) Я больше всего люблю южные штаты. Все время заново прокручивая в мозгу Гражданскую войну, я каждый раз воюю на стороне восставших. Единственный мой генерал — генерал Роберт И. Ли. В моих фантазиях Юг никогда не проигрывает войну. Да, Север сломил их сопротивление, но южане были лучше как солдаты, благороднее, храбрее, бесстрашнее и изобретательнее.

Так я думал о Юге задолго до появления Бренды. Я говорю об этом сейчас, чтобы объяснить, почему так сильно увлекся молодой женщиной из Геттисбурга. Она уехала с Юга несколько лет назад, чтобы попытать счастья в киноиндустрии. У нее есть свои идолы, свои звезды и vedettes[51], и она хочет стать одной из них. Как и все люди, страдающие от безнадежной любви, мы живем мечтами, телефонными звонками, письмами; с одной только разницей — мы страдаем не от безнадежности, а от любовного удара; мы голодны, но не умираем с голоду; тоскуем, но не рыдаем.