Я познакомился с Полиной, когда давал уроки музыки, и она стала моей первой любовницей. Я обучал дочку ее подруги игре на фортепьяно — за тридцать пять центов в час — и был все еще безумно влюблен в Кору Сьюард. Я подрабатывал уроками музыки, чтобы скрасить впечатление от жалкой зарплаты клерка в цементной компании «Атлас-портленд». По пути домой после урока я обычно останавливался у лотка с мороженым и съедал две банановые шоколадки, которые обходились мне в тридцать центов, а оставшуюся монетку нередко швырял в канаву из отвращения к самому себе. Мне было легче запустить руку в мамин кошелек на следующее утро. Так что вы видите, насколько мне не хватало чувства реальности.

Но вернемся к Полине: она обычно сидела на стуле, неподалеку от пианино, — всегда чрезвычайно ухоженная, с красивой прической и милой улыбкой на лице, словно собиралась в театр или на концерт. Ее подруга, мама девочки, с которой я занимался, наоборот, совершенно не заботилась о своей внешности и макияже. Сложно сказать, почему столь разные женщины так сдружились.

Начнем с того, что Полина была родом из маленького городка в Виргинии и говорила с приятным южным акцентом. Луиза, ее подруга, могла с одинаковым успехом родиться где угодно. У нее снимал комнату один негр, который вскоре стал ее любовником. Я был знаком с ним — он заправлял ремонтной мастерской, куда я отвозил свой велик на починку. Однако о его отношениях с Луизой я не знал, пока Полина не просветила меня на этот счет.

Полина стала звать меня Гарри, поскольку имя «Генри» казалось ей невыразительным. Надо сказать, что в объятия друг друга мы пали далеко не сразу. На самом деле я вроде бы склонялся скорее к ее подруге, похотливой суке, которая с трудом дожидалась конца занятия, чтобы броситься мне на шею.

Обеим было за тридцать, мне же — восемнадцать. Позже я узнал, что Луиза была больна сифилисом, и это знание помогало мне выдерживать ее натиск.

Обычно после окончания урока я провожал Полину на ее квартиру. Она жила бедно как церковная мышь, зато в чистенькой уютной квартирке, за которую платила, подрабатывая уборщицей. У нее был сын от первого брака, бывший муж служил в армии музыкантом. (Она обычно называла его по фамилии — «Шутер», произнося это как «Шуто».) Ее сын Джордж был всего лишь на год младше меня и работал в обувном магазине. Оба — и сын, и мать — обладали хорошими голосами и любили тихонько петь дуэтом. Выполняя свои обязанности уборщицы, Полина обычно напевала что-то себе под нос — мне это казалось очаровательным. (С тех пор я знавал только одну женщину, которая умела так петь и мурлыкать.)

Из вышесказанного понятно, что я стал жить с Полиной, ничуть, впрочем, не охладев к своей первой любви. Предполагалось, что я буду учиться в Корнельском университете, но в последний момент отец решил, что не может позволить себе этого, несмотря даже на то, что меня наградили стипендией за успехи в изучении немецкого языка. Тогда я устроился на работу — за тридцать долларов в месяц. Разумеется, это сильно сократило ночные прогулки возле дома моей истинной возлюбленной.

Только раз за все это время я случайно встретил ее однажды вечером на Кони-Айленде. Момент был щепетильный, поскольку на руке у меня висела Полина. В следующий раз, переехав на новое место жительства, я обнаружил с помощью одного приятеля, что Кора Сьюард теперь живет напротив моего дома — правда, она замужем. Полине я об этом ничего не сказал, но она постоянно ловила меня на том, что я с мечтательным выражением лица пялюсь на противоположную сторону улицы.

Во время всего этого безумия я поддерживал хорошую физическую форму. Одну или две сигареты я выкуривал, лишь отправляясь на вечеринки, а вино пил только в ресторанах, что случалось совсем уж редко. Никаких крепких напитков и много физических упражнений! Кроме того, как я уже говорил, было время, когда я фактически жил на велосипеде, да еще и пробегал от трех до пяти миль перед завтраком. До своего переезда к Полине я пробегал каждое утро мимо ее квартиры по пути на Кони-Айленд. Она стояла на крыльце, ожидая, когда я появлюсь, и мы всего лишь махали друг другу руками. Но однажды вечером ваш покорный слуга явился к ней на ужин с недвусмысленными намерениями. Хотя по возрасту Полина годилась мне в матери — она родила сына то ли в четырнадцать, то ли в пятнадцать лет, — сравнивать ее с моей матушкой невозможно! Полина была миниатюрна, изящна, прекрасно сложена и жизнерадостна, плохо образованна, зато не глупа. Честно говоря, ее необразованность только еще больше меня привлекала, тем более что вкус, скромность и музыкальный слух с лихвой возмещали недостаток отвлеченных знаний. Я уже говорил, что досталось мне это сокровище не сразу. Думаю, она хорошо отдавала себе отчет в том, во что собирается ввязаться, и, должно быть, с самого начала предчувствовала трагический исход нашей связи. Я же, наоборот, вел себя так, словно был слеп, глух и к тому же непроходимо туп. Я ни о чем не спрашивал и не видел дальше своего носа — разумеется, я ведь только-только вступал в удивительный мир секса. Что касается Полины, то у нее в течение нескольких лет не было любовников (она не вышла замуж повторно), поэтому мы оба изголодались по сексу и трахались так, что сносило крышу.

В наших отношения случались странные антракты; во время одного из них Полина столкнулась с неожиданным соперником — пианино. Я забросил уроки музыки и решил усовершенствовать собственную игру, взял в аренду пианино — тогда это почти ничего не стоило — и стал практиковаться дома у своей любовницы. Обычно Полина лежала в постели и ждала, когда же я угомонюсь. Тогда она уже была беременна, и, думаю, ей требовалось больше внимания, чем я ей уделял. Прошли те вечера, когда мы без остановки трахались у кухонной плиты, а затем ложились и спали до полуночи, до возвращения домой ее сына Джорджа. Мы слышали, как он поднимается по лестнице, и я быстренько забивался в дальний угол кровати, чтобы Джордж, наклоняясь поцеловать мамочку на ночь, не заметил там постороннего мужчину. На самом деле у него была сотня шансов догадаться о моем присутствии в ее постели, но он ни разу не подал виду.

В цементной компании, где я по-прежнему работал, у меня был кумир по имени Рэй Уэтцлер, спортсмен. Он тренировался в нью-йоркском атлетическом клубе. Я был готов целовать землю, по которой он ходил. Он частенько расспрашивал меня о моих спортивных успехах и о «вдовушке», как я ее называл. Он принимал во мне живейшее участие не потому, что я хорошо работал — вовсе нет!!! — а потому что я был белой вороной, совершенно не похожей на остальных рабочих. Однажды, когда наше «Общество Ксеркс», в котором я состоял, снимало зал для танцев, я пригласил Рэя — специально, чтобы он познакомился с Полиной. На следующий день я с восторгом услышал от него, что она красива и вовсе не выглядит на свой возраст. Ему одинаково пришлись по вкусу и ее фигура, и южный акцент.

Итак, тогда мне было двадцать один. Спортсмен, пианист, неисправимый романтик, жадный до секса… Иногда мне казалось, что я люблю Полину, а уж в том, что она меня обожала, я просто-таки не сомневался. Где-то в глубине души я был пуританином и — только подумайте! — чувствовал вину за то, что у меня секс с женщиной, годящейся мне в матери. Однажды я поднял вопрос о женитьбе. Полина попыталась мне объяснить абсурдность этой затеи, которая к тому же все равно неосуществима, но я был глух к ее аргументам. Я решил поговорить об этом с матерью — пример моего обычного наивного идиотизма.

Помню, я сидел за кухонным столом, а мама жарила мясо на ужин. В руке она держала большой загнутый нож. Едва роковые слова сорвались с моих уст, как она уже наступала на меня, сжимая в руке нож.

— Ни слова больше, — закричала она, — или я воткну его тебе в сердце.

Я счел благоразумным не спорить, зная, что в гневе моя матушка способна на все. Когда я пересказал этот случай Полине, она сказала очень просто:

— Я так и думала, что ничего не выйдет, Гарри. Я знаю, какого мнения твоя мать обо мне. Слишком плохого.