— И он еще называет себя твоим другом?! Да как ты можешь терпеть такое говно? Да они просто лижут тебе задницу!
Ему было плевать, что обсуждаемому типу случалось занимать видное положение — быть врачом, артистом, психиатром. Последние пользовались у Джо особым презрением. Вообще же Джо старался не драться, а дарить людям хорошие книги. У него имелся целый список таких терапевтических книг — от Германа Гессе до Жана Жионо. В него входили и мои книги, которые всегда были у Джо под рукой и которые он при случае читал вслух.
У него также имелась специальная тетрадка, куда он выписывал цитаты из всех книг, которые прочел. Я старался пристроить этот цитатник в печать, но издатели не увидели в нем того, что видел я. Для меня сам этот блокнот был ключом к избранной литературе. Когда Джо нравилась какая-нибудь книга, он говорил о ней без остановки. Он рекомендовал ее всем, независимо от уровня их развития.
— Прочтите! — просто заявлял он. — И вам станет лучше.
Хотя он начинал как боксер, бокс был ему не так уж интересен.
— Все они мошенники, — поговаривал он, — сплошь мерзавцы.
Что касается рестлинга, то он никак не мог понять, почему такой человек, как я, каждую неделю смотрит его по телевизору. Я пытался объяснить ему, что мне безразлично, насколько это все фальшиво, мне все равно нравится: глазеть на этих мошенников интереснее, чем слушать умнейшую лекцию или какое-нибудь глупое шоу.
Джо редко давал советы, какой фильм глянуть, разве что он советовал иногда сходить на какой-нибудь средненький фильмец только потому, что там играл один из его приятелей. Мой друг был в хороших отношениях с несколькими крупными звездами. С Джорджем Рафтом он общался ближе всего, и Джо восхищался своим приятелем, что бы там ни говорили злые языки. Набор друзей Джо поистине удивлял — они все были очень разного общественного положения, из высшего общества и из низов, думаю, это очко в его пользу. И со всеми Джо говорил на одном языке. Отрабатывая дублером при известных актерах, он получал кое-какие клевые, но уже ненужные им вещички, и то и дело какой-нибудь из этих костюмов (баксов этак за 350) оказывался мне впору.
— Бери, — тут же говорил Джо, — это твое.
В связи с этим ни мне, ни ему не приходилось тратиться на одежду. (Большую часть жизни я носил чужую одежду. А с помощью Джо я уже в довольно преклонном возрасте вдруг начал одеваться как заправский щеголь.)
В самом начале нашего знакомства Джо любил приглашать меня в хорошие рестораны. Иногда я обнаруживал, что местечко он выбрал не из-за хорошей кухни, а из-за хорошенькой официанточки, на которую положил глаз. Несколько лет кряду мы регулярно посещали «У Стефанино» на Сансет-бульвар. Ему нравился и сам бар, и телки, которых там можно было снять, но больше всего — местная гардеробщица. «Настоящая баба», — говорил Джо, а это редкий комплимент из его уст. Она была итальянской актрисой, которая когда-то приехала в Голливуд, собираясь сорвать джекпот, но не преуспела в этом. Я тоже восхищался ею как «королевой эпизода».
Почти каждый день Джо можно было найти на пляже, у начала Шотагва-бульвара — он говорил, что ему нужно солнце. Но на самом деле он отправлялся туда за сексом. Частенько он указывал мне на женщину лет сорока или около того со словами:
— Господи, Генри, видел бы ты ее двадцать лет назад, когда мы познакомились. Какие буфера, какой зад!! Одна из лучших моих любовниц… И только посмотри на нее сейчас. Уже превратилась в старую кошелку.
На пляже он всегда был в кругу друзей обоих полов, они липли к нему, как мухи на мед. К большинству он обращался короткими репликами вроде «А почему бы тебе не подтянуть пузо, дружок?», или к женщине: «Что-то ты запустила себя, нет? Посмотри на свои сиськи — ну просто два кочана капусты!»
Его друзья воспринимали все это спокойно… Ему частенько приходилось оплачивать их аборты и разводы, но его это не угнетало.
— Такова жизнь, — говорил он и начинал рассуждать о Гогене или Ван Гоге. — Вот это, я понимаю, были ребята!
Молодых да ранних среди актеров он не уважал. Они были «несерьезны», по мнению Джо. Все актеры, которыми он восхищался, уже умерли.
Мой приятель всегда был в хорошем настроении, а если вдруг на душе скребли кошки, он этого не показывал. И излишне даже говорить, что он всегда был в прекрасной форме, несмотря на кратковременные запои.
Предоставленные ему неудачные акварели вскоре заполонили весь дом. Он то и дело пытался выманить у меня хорошую картину, а всего, чего он очень хотел, он обычно добивался, поэтому ему удалось-таки заполучить со временем несколько лучших моих работ. Да честно говоря, и те неудачные, которые он брал поначалу, были не так уж плохи.
Затащив к себе какую-нибудь крошку, за которой давно охотился, Джо всегда первым делом вел ее смотреть мои акварели, а затем потихоньку развертывал обычную стратегию — стакан дешевого вина, покореженная пластинка Дебюсси, расстеленный плед у мерцающего камина, и не успеешь оглянуться, а он уже стягивает с нее трусы. Все, что касается Джо, было вопросом техники. Если ты знаешь, как правильно разыграть козырь, ты отымеешь ее без лишних проблем. А если не знаешь, то ты неудачник! А Джо неудачником не был.
Ему то и дело приходилось уезжать из страны в качестве дублера Дина Мартина или какой-нибудь другой звезды.
Джо эти поездки доставляли наслаждение. Как любой другой турист, он отправлялся разглядывать достопримечательности: в Италии — места захоронения Шелли и Китса, в Швейцарии — замок на Женевском озере, некогда вдохновивший Байрона на создание «Шильонского узника», в Германии — озеро (в Штернберге), где утопили сумасшедшего Людвига Баварского. Естественно, по работе он побывал во многих знаменитых местах. В Швейцарии, например, он безуспешно пытался попасть в одну из резиденций Германа Гессе — в Тичино, на вершине горы. Джо сходил с ума по «Сиддхартхе» — для него, да и для меня, надо признаться, это было что-то вроде Нового Завета. Мы могли обсуждать эту книгу часами.
Слышать, как Джо рассуждает о любимых писателях в своей обычной манере, — это было что-то. Пруст, Эли Фор, Томас Манн, даже Джеймс Джойс… Хотя он признавал, что Джойс недоступен его пониманию.
Проходя через его спальню по пути в туалет, я всегда останавливался на пару минут, чтобы рассмотреть два предмета — во-первых, пару боксерских перчаток, подаренную его идолом Бенни Леонардом, во-вторых, маленькую фотографию его матери в рамочке. Это фото очень меня занимало. Когда я впервые спросил Джо, кто это, он ответил:
— Моя мама. Замечательная женщина. Я очень ее любил, она была так добра ко мне…
Почти каждый раз, проходя мимо этой фотографии, я расспрашивал его о матери, и его ответы всегда вызывали у меня чувство зависти. Если бы у меня была такая мать, какой описывал ее Джо, я мог бы стать совершенно другим человеком. Может быть, не таким известным, получше. Не иметь матери, которую любишь и которой доверяешь, — серьезная помеха в жизни. Я часто замечал, что некоторые отъявленные мерзавцы очень нежно относятся к своим матерям. Известный французский писатель, которого я обожаю, пишет где-то, что человек, который не любит свою мать, — чудовище. А я ненавидел свою мать всю жизнь! Кто-нибудь может спросить: как же можно, так уважая мать, по-свински относиться к другим женщинам? (Впрочем, вспомните, например, Наполеона…) На самом деле Джо любил женщин; просто он не мог простить им их измен. А с ним это произошло не единожды, а несколько раз. Я и сам так и не оправился от неудачи своей первой любви и вряд ли оправлюсь. Мне повезло, что я не перенес горечь этого фиаско на отношения с другими женщинами, хотя понимаю, что некоторые мои читатели могут сказать, что именно это со мной и произошло.
Нет, Джо все-таки, вполне естественно, влекли женщины. Он принимал их, как другие принимают цветы или экзотических птиц, но не доверял им. Никогда.
Чего я только не наслушался от него, когда пытался у него вздремнуть. Меня неожиданно будили ругательства и проклятия, изрыгаемые Джо. Открыв глаза, я обнаруживал, что он говорит по телефону с оскалом на пол-лица. Это значило, что он орет на девушку на другом конце провода.
