Удивление Паганеля превратилось в остолбенение. Майор и Гленарван украдкой переглядывались.

– А знаете, мой ученый друг, – начал, слегка улыбаясь, майор, – не произошло ли здесь чего-нибудь в результате той феноменальной вашей рассеянности, на которую, мне кажется, у вас имеется монополия?

– Как? Что? – насторожился географ.

– Дело в том, что патагонец несомненно говорит по-испански.

– Он?

– Да, он! Уж не изучили ли вы случайно другой язык, приняв его…

Мак-Наббс не успел договорить. Громогласное «О!», сопровождаемое пожатием плеч, прервало его.

– Вы немножко слишком далеко заходите, майор, – сказал Паганель довольно сухо.

– Но чем же объяснить, что вы его не понимаете? – ответил Мак-Наббс.

– Не понимаю я потому, что этот туземец говорит на плохом испанском языке! – ответил, начиная раздражаться, географ.

– Так вы считаете, что он говорит на плохом наречии, только потому, что вы его не понимаете? – спокойно спросил майор.

– Послушайте, Мак-Наббс, – вмешался Гленарван, – ваше предположение невероятно. Как ни рассеян наш друг Паганель, все же нельзя допустить, чтобы его рассеянность дошла до того, что он мог изучить один язык вместо другого.

– Тогда, дорогой Эдуард, или лучше вы, почтенный Паганель, объясните мне: что здесь происходит?

– Мне нечего объяснять: я констатирую, – ответил географ. – Вот книга, которой я ежедневно пользуюсь для преодоления трудностей испанского языка. Посмотрите на нее, майор, и вы увидите, что я не ввожу вас в заблуждение!

С этими словами Паганель начал рыться в своих многочисленных карманах и через несколько минут поисков вытащил весьма потрепанный томик, который и подал с уверенным видом майору. Тот взял книжку и посмотрел на нее.

– Что это за литературное произведение? – спросил он.

– Это «Луизиада», – ответил Паганель, – великолепная героическая поэма, которая…

– «Луизиада»? – воскликнул Гленарван.

– Да, друг мой, не более не менее, как «Луизиада» великого Камоэнса!

– Камоэнса? – повторил Гленарван. – Но, бедный друг мой, ведь Камоэнс – португалец! Вы в течение последних шести недель изучаете португальский язык!

– Камоэнс… «Луизиада»… Португальский язык… – вот все, что мог пролепетать Паганель.

Глаза его под очками померкли, а в ушах загремел гомерический хохот обступивших его спутников.

Патагонец и бровью не повел. Он терпеливо ждал объяснения того, что происходило на его глазах и было ему совершенно непонятно.

– Ах я безумец, сумасшедший! – воскликнул наконец Паганель. – Вот что! Значит, действительно это так! Это не выдумка для забавы! И это я сделал… я! Да ведь это вавилонское смешение языков! Ах, друзья мои, друзья! Подумайте только: отправиться в Индию и очутиться в Чили, учить испанский язык, а говорить на португальском! Нет, это уж слишком! Если так пойдет и дальше, то в один прекрасный день я, вместо того чтобы выбросить в окно сигару, выброшусь сам.

Наблюдая, как Паганель относится к своему злоключению, видя, как переживает он свою комическую неудачу, нельзя было не смеяться. Да к тому же он первый подал этому пример.

– Смейтесь, друзья мои, смейтесь от всего сердца! – повторял он. – Поверьте мне, что всех больше буду смеяться над собой я сам! – И, говоря это, он захохотал так, как, должно быть, не хохотал никогда ни один ученый в мире.

– Но как бы там ни было, а мы все-таки остались без переводчика, – промолвил майор.

– О, не приходите в отчаяние, – отозвался Паганель – португальский и испанский языки до того похожи один на другой, что, как видите, я смог даже перепутать их, но зато это же сходство поможет мне быстро исправить свою ошибку, и в недалеком будущем я смогу поблагодарить этого достойного патагонца на языке, которым он так хорошо владеет.

Паганель не ошибся: через несколько минут ему удалось обменяться с туземцем несколькими словами. Географ даже узнал, что патагонца зовут Талькав, что на арауканском языке значит «громовержец». По всей вероятности, это прозвище было дано ему благодаря его искусству в обращении с огнестрельным оружием.

Но особенно обрадовался Гленарван тому, что патагонец оказался профессиональным проводником, да еще по пампасам. Встреча с патагонцем являлась такой необыкновенной удачей, что все окончательно уверовали в успех экспедиции, и никто уж не сомневался в спасении капитана Гранта.

Наши путешественники вернулись с индейцем к Роберту. Мальчик протянул руки к туземцу, и тот безмолвно положил ему на голову свою руку. Он осмотрел мальчика, ощупал его ушибленные члены. Затем, улыбаясь, пошел к берегу реки, сорвал там несколько пучков дикого сельдерея и, вернувшись, натер им тело больного. Благодаря этому сделанному чрезвычайно осторожно массажу мальчик почувствовал прилив сил, и стало ясно, что несколько часов покоя поставят его на ноги.

Было решено этот день, а также следующую ночь посвятить отдыху. К тому же надлежало еще обсудить и решить два важных вопроса: относительно пищи и транспорта. Ни съестных припасов, ни мулов у путешественников не было. К счастью, теперь с ними был Талькав. Этот проводник, привыкший сопровождать путешественников вдоль границы Патагонии – один из самых умных местных бакеанос, – взялся снабдить Гленарвана всем необходимым для его небольшого отряда. Он предложил отправиться в индейскую тольдерию, находившуюся в каких-нибудь четырех милях. Там, по его словам, можно будет достать все, в чем нуждалась экспедиция. Предложение это было сделано наполовину с помощью жестов, а наполовину с помощью испанских слов, которые Паганелю удалось понять. Оно было принято, и Гленарван со своим ученым другом, простившись с товарищами, немедленно направились вслед за проводником-патагонцем вверх по течению реки.

Они шли полтора часа, быстро, большими шагами, стараясь поспеть за великаном Талькавом. Вся эта прилегавшая к подножию Кордильер местность отличалась красотой и замечательным плодородием. Одни тучные пастбища сменялись другими. Казалось, они свободно могли прокормить и стотысячное стадо жвачных животных. Широкие пруды, соединенные между собой частой сетью речек, обильно питали своей влагой зеленеющие равнины. Черноголовые лебеди причудливо резвились в этом водяном царстве, оспаривая его у множества страусов, бегавших по льяносам. Вообще пернатый мир был здесь блестящ, очень шумен и вместе с тем изумительное разнообразен. Изакас – изящные горлицы, серенькие с белыми полосками, – и желтые кардиналы, сидя на ветках деревьев, напоминали живые цветы. Перелетные голуби мчались куда-то вдаль, а местные воробьи, носясь друг за другом, наполняли воздух своим пронзительными чириканьем.

Жак Паганель был в полнейшем восторге от всего окружающего, и из его уст то и дело раздавались восторженные восклицания. Это очень удивляло патагонца: тот считал вполне естественным, что в воздухе есть птицы, на прудах – лебеди, а на лугах – травы. Вообще нашему ученому-географу не пришлось ни жалеть о предпринятой прогулке, ни жаловаться на ее продолжительность. Когда он увидел становище индейцев, ему показалось, что он только что пустился в путь. Тольдерия раскинулась в глубине долины, сжатой отрогами Кордильер. Здесь в шалашах из ветвей жило человек тридцать туземцев-кочевников. Они занимались скотоводством и, перегоняя с пастбища на пастбище большие стада коров, быков, лошадей и овец, всюду находили для своих четвероногих питомцев обильную пищу.

Эти андо-перуанцы являются помесью арауканской, пэхуэнской и аукасской рас. Цвет их кожи имеет оливковый оттенок, роста они среднего, коренастые, с почти круглым лицом, низким лбом, выдающимися скулами, тонкими губами. Выражение их лица холодное, но не мужественное.

В общем, туземцы были мало интересны. Но Гленарвану нужны были не они, а их стада. А раз у кочевников имелись быки и лошади, больше ему ничего и не надо было.

Талькав взялся вести переговоры; на них не потребовалось много времени. За семь низкорослых лошадок аргентинской породы со сбруей, за сто фунтов сушеного мяса – карки, – несколько мер риса и несколько бурдюков для воды индейцы согласились получить, за неимением вина или рома, что для них было бы более ценно, двадцать унций золота, – стоимость золота они прекрасно знали. Гленарван хотел было купить и восьмую лошадь, для патагонца, но тот дал понять, что в этом нет нужды.