После завтрака сразу выступили в путь. Перед выходом Павлик сделал неприятное открытие: он потерял компас.

Прохор Иванович покачал головой.

Но не откладывать же теперь было поход.

Павлик шел сегодня первым. Он шагал не оборачиваясь, вглядываясь в дальние холмы. Ему непременно хотелось первому увидеть место, где рябки пьют воду. Тогда и этот источник был бы его, Павлика, открытием. Ту подземную воду под такыром Павлик считал своей находкой, хотя первым подумал, более того — уверенно заявил о воде, дядя Прохор. Он же, собственно, и раздобыл ее с помощью захваченной, как нарочно для этого случая, веревки. Но сейчас Павлику все эти детали казались мелочами, не могущими заслонить главного — того, что это он, Павел Колосов, студент географического факультета, сделал открытие, доступное, положа руку на сердце, не всякому: он нашел воду, которую разыскивают исследователи. Нашел, потому что ему сразу показалась подозрительной та впадина с такыром. А то, что Галя заметила тогда рябка, — это, в сущности, тоже мелочь. Птицу может заметить всякий: сиди в лагере и считай ворон, другое дело — найти воду. Здесь все зависит от зоркости, наблюдательности и — Павлик безотчетно прибавлял шаг — от того, что ты идешь первым.

Он шагал так, поглощенный своими мыслями, а когда оглянулся наконец, то увидел, что Галя и Прохор Иванович идут не по его следам, ясно отпечатанным на песке, а куда–то в сторону.

— Ого–го! — крикнул им Павлик и замахал руками.

В ответ ему тоже что–то кричали и сигнализировали.

«Наверное, хотят развернуться в цепь, — решил он. — Ну что ж… Соображение правильное: так лучше просматривать местность».

И он зашагал дальше.

Когда Галя и дядя Прохор стали совсем крошечными, Павлик увидел, что Прохор Иванович отделился от Гали и направился к нему. Галя присела на песок.

«Ну, опять что–нибудь стряслось», — с досадой подумал студент.

Он тоже сел на песок, поджидая дядю Прохора. Павлика раздражали задержки.

— Что там у вас? — крикнул он, когда Прохор Иванович приблизился. — Надо скорее вперед итти, а вы копаетесь!

— Скорее–то, скорее, — возразил дядя Прохор, — да только вопрос: куда?

— Как куда?

— Так. Где, по–твоему, гнездовье этого… бульдурука?

— Как где? Ну, там, где он вчера садился.

— А где оно, это место?

— Где? — Павлик оглянулся по сторонам. Всюду, куда ни обращал он свой взгляд, тянулись пески, холмистые, уплотняющиеся к горизонту. Две цепочки следов — его, Павлика, и дяди Прохора с Галей — были единственными ориентирами в пустыне.

— Где? — Павлик протянул руку, но в голосе его уже не было прежней уверенности. — Вон там!

— Там? — переспросил дядя Прохор. — Ну, а мы считаем, что оно вон где, — и Прохор Иванович показал рукой в другом направлении — туда, куда они шли с Галей.

— Я по солнцу шел. — возразил Павлик.

— И мы по солнцу. Только ведь солнце–то не стоит на одном месте. За час оно вон куда подалось. Да и ты свернул малость, — не видишь разве? Гляди, как следы загибают…

Павлик стоял смущенный. Столько раз он мысленно пересекал пустыни и выходил из самых трудных положений, а вот тут дал такого маху!

— Ну, ничего, — заметив сокрушенный вид юноши, сжалился дядя Прохор. — Пустыня — это, брат, штука хитрая… Привычки требует… Все мы тут новички.

Павлик еще раз оглядел бескрайные просторы песков. Грозные и молчаливые, лежали они до горизонта, как гигантский удав, подстерегающий жертву. Кольцо всхолмленных песков окружало путников со всех сторон, и казалось, нет никуда выхода.

Не книжная, романтическая, а настоящая пустыня лежала вокруг, страшная и безжалостная, равнодушная как камень. Солнце поднималось все выше, и пески уже начинали нагреваться, — через час все вокруг заполыхает жаром.

В первый раз, может быть, за все время в душе юноши шевельнулась смутная тревога. Это был даже не страх, а скорее ощущение серьезности положения.

Он вскинул подбородок, засунул руки в карманы и зашагал рядом с дядей Прохором с подчеркнуто–беззаботным видом. Тот только усмехнулся в усы.

«Ничего малый, — подумал он, — Хорохорится. Не сдается. Это хорошо. Но вот, если мы не найдем воды…»

И лицо дяди Прохора, в свою очередь, приняло чрезвычайно озабоченное выражение.

Когда они с Павликом пришли к Гале, девушка сидела на песке и, сняв сапог, рассматривала ногу.

— Не могу встать, — сказала она.

У нее подвернулась нога и растянулось сухожилие, оказывается, еще вчера: поэтому–то она и отставала в тот день. Она нарочно ничего не говорила, чтобы не смущать своих спутников, но сейчас не в состоянии была сдвинуться с места.

Как ни старался дядя Прохор предвидеть всякие каверзы со стороны пустыни, он не мог предугадать вот такого именно сюрприза.

Посовещавшись, не найдя ничего лучшего, пришли к такому решению: Галя останется на месте, а Прохор Иванович с Павликом попробуют обследовать окрестности. Место гнездовья рябка должно находиться где–то поблизости. В том случае, конечно, если версия насчет гнездовья вообще правильна!

Павлик и Прохор Иванович шли порознь, но старались не терять друг друга из виду. Время от времени то тот, то другой взбирался на песчаный гребень и ожидал, пока покажется второй разведчик.

Но пустыня не ровный стол, и человек здесь заметен на расстоянии не так далеко, как, например, в степи. Достаточно нырнуть в ямку, спуститься в седловину, пересечь гребень — и человек пропадает из виду. Возможно, им не следовало отходить так далеко друг от друга. Павлик шагал, сжав губы, надвинув кепку на глаза, упрямо подав вперед корпус. Он думал уже не о том, чтобы быть первым, а о том, как бы поскорее найти воду. Смертельно хотелось пить! Солнце припекало все сильнее, а во фляжке только горячий сухой воздух. Когда юноша поднес машинально фляжку к губам, в ней загудело, как в пустой раковине. Вот за этим холмом, казалось юноше, может быть, и есть долгожданный источник. Он прибавлял шаг и взбирался на холм, — оттуда соблазнительной казалась уже следующая гряда. Он упорно лез на гребень, и вот, когда Павлик поднялся на очередной песчаный бугор, он, сколько ни вертел головой, не увидел ни Прохора Ивановича, ни Гали.

— Надо правее взять, — решил Павлик и начал спускаться.

Но что–то изменившееся в обстановке заставило его остановиться. Небо было так же безоблачно. Тонкая, почти неощутимая мгла висела, как обычно, в воздухе. Но на горизонте дымка заметно сгущалась. Такие же дымки, словно от костров, появлялись и перед тем, как разразилась буря, когда они отстали от экспедиции.

Самое скверное заключалось в том, что на этот раз они оказались порознь. Скорее бы встретить дядю Прохора и вернуться к Гале! Павлик побежал, увязая в песке и задыхаясь. Но в просторах пустыни его передвижение казалось очень медленным. Юноша бросился в ту сторону, где в последний раз видел дядю Прохора.

Он успел одолеть не больше пятисот метров, как задул ветер. Песок тяжелый и словно намагниченный — так он притягивал к себе усталые ноги, — вдруг стал приобретать летучесть. Легкость, с какой тысячи песчинок поднимались в воздух и неслись куда–то со все большей скоростью, производила впечатление, что земля под ногами тронулась с места. Песок струился по ногам, с тонким шелестом растекался по песчаной же поверхности пустыни.

Павлик обернулся спиной к ветру, сорвал с себя куртку, закутал голову. Итти дальше становилось уже невозможным. Он присел у подножья бархана, где за крутой его стеной было относительное затишье.

Песок сыпался ему на плечи, на спину, все тело зудело, как от укусов мошкары, а голове было жарко, в куртке, как в противогазе, трудно дышать.

Бархан пришел в движение. Ветер поднимал песок с пологой его стороны и переносил на крутую, за которой скрывался Павлик. Юноша чувствовал, как сверху все сильнее подваливают клубы песка, и ему казалось, что бархан медленно надвигается на него под вой и свист ветра. Вот его грозная масса пододвинулась вплотную, — сейчас песчаная стена обрушится и задавит! Павлик хотел вскочить, но что–то легло ему на плечо, и бархан… сказал голосом дяди Прохора: «Сиди, скоро, наверно, кончится!»