Жанна. Я верная дочь церкви. Я покорюсь ей…

Кошон (с надеждой). Покоришься?

Жанна. …если она не потребует невозможного.

Кошон с тяжелым вздохом откидывается в кресле. Инквизитор поджимает губы и хмурится. Ладвеню сокрушенно качает головой.

Д'Эстивэ. Она обвиняет церковь в безрассудстве, в том, что церковь требует невозможного.

Жанна. Если скажете: признай, что все твои слова и поступки, все твои видения и откровения – все они не от Бога, я не признаю этого ни за что на свете. Что повелел мне сделать Бог, от этого я не отрекусь. Что прикажет мне сделать еще, я сделаю вопреки любому и каждому. Вот про какую невозможность я говорю. Если церковь потребует, чтобы я пошла против Божьего веления, не покорюсь ни за что.

Заседатели (возмущенно). Церковь против воли Божией! Что ты городишь? Явная ересь. Это ни в какие ворота не лезет! (И т. д.)

Д'Эстивэ (бросив бумаги). Монсеньер, вам мало этого?

Кошон. Женщина, ты наговорила столько, что хватило бы на десять костров. Ты не слышишь наших предостережений? Не желаешь понять?

Инквизитор. Если воинствующая церковь говорит тебе, что твои видения и откровения посланы дьяволом, дабы обречь твою душу вечному проклятью, неужели не веришь, что церковь мудрее тебя?

Жанна. Верю, что Бог мудрее, и его веления исполню. И преступления мои, как вы их называете, я совершила по Его воле. Говорю вам: совершила по его приказу, и ничего другого сказать не могу.

Ладвеню (умоляюще). Ты не понимаешь, что говоришь. Хочешь погибнуть? Слушай. Ты веришь или нет, что должна подчиняться церкви Божией на земле?

Жанна. Да. Разве я это отрицала?

Ладвеню. Хорошо. Это значит или нет, что ты должна подчиняться нашему Господу, папе, кардиналам, архиепископам, епископам, которых здесь представляет его преосвященство?

Жанна. Да, но раньше всего Господу.

Д'Эстивэ. Так твои голоса велят тебе не покоряться воинствующей церкви?

Жанна. Они не велят ослушиваться церкви, но велят раньше всего служить Богу.

Кошон. И судить об этом не церкви, а тебе самой?

Жанна. А как мне еще судить, если не самой?

Заседатели (скандализованы, не находят слов). Ах!

Кошон. Ты осудила себя своими собственными устами. Мы стремились к твоему спасению, даже рискуя сами впасть в грех; мы снова и снова отворяли перед тобой двери, а ты захлопывала их перед лицом нашим и перед лицом самого Господа. Как смеешь ты притязать, будто находишься в состоянии благодати?

Жанна. Если нет, пусть Господь мне его ниспошлет, если да, пусть Он мне его сохранит.

Ладвеню. Это превосходный ответ, ваше преосвященство.

Курсель. Может быть, на тебя снизошла благодать, когда ты украла лошадь епископа?

Кошон (поднимаясь, в ярости). Черт бы побрал эту лошадь епископа! Мы должны рассудить дело о ереси, но стоит нам подойти к самой его сути, как нас отводят в сторону идиоты, которые не видят дальше лошадиного хвоста. (Дрожа от ярости, заставляет себя сесть.)

Инквизитор. Господа, господа! Цепляясь за мелочи, вы, не ведая того, становитесь защитниками Девы. Неудивительно, что его преосвященство потерял терпение… Что скажет прокурор?

Д’Эстивэ. Я почтительно позволю себе указать на сугубую важность двух страшных и богопротивных грехов, которых она и сама не отрицает. Во-первых, она общается со злым духом и потому является ведьмой. Во-вторых, она носит мужское платье, что непристойно и противоестественно; несмотря на все ваши уговоры, она не хочет сменить одежду, даже чтобы причаститься.

Жанна. Разве святая Екатерина – злой дух? А святая Маргарита? Или архангел Михаил?

Курсель. Почем ты знаешь, что дух, который являлся тебе, был архангелом? Разве он не являлся тебе нагим?

Жанна. Вы думаете, Богу не на что купить ему одежду?

Заседатели не в силах сдержать улыбок.

Ладвеню. Хорошо сказано, Жанна.

Инквизитор. Злой дух не настолько глуп, чтобы явиться молодой девушке в непотребном виде и тем себя выдать. Церковь говорит тебе, Жанна: эти духи были демонами – они хотели погубить твою душу. Признаешь ли ты слово церкви твоей?

Жанна. Я признаю слово посланцев Божьих.

Кошон. Несчастная, я снова спрашиваю: сознаешь ли ты, что говоришь?

Инквизитор. Напрасно вы боретесь за ее душу, ваше преосвященство: она сама отказывается от своего спасения. Перейдем к вопросу о мужской одежде. В последний раз: снимешь ты этот бесстыдный наряд и станешь одеваться, как подобает твоему полу?

Жанна. Не стану.

Д’Эстивэ. Это грех неповиновения, ваше преосвященство.

Жанна. Но голоса говорят мне, чтобы я одевалась как солдат.

Ладвеню. Жанна, Жанна, разве это не доказывает, что голоса твои – голоса злых духов? Да разве ангел Господень может дать такой бесстыдный совет?

Жанна. Ну конечно, это же говорит здравый смысл. Я была солдатом и жила среди солдат. Теперь я в плену, и меня стерегут солдаты. Если бы я одевалась как женщина, они бы и думали обо мне, как о женщине, и тогда что бы со мной стало? А когда я одеваюсь как солдат, они и видят во мне только солдата, и я могу жить с ними бок о бок, как жила дома со своими братьями. Вот почему Святая Екатерина говорит мне, чтобы я не одевалась в женское платье, пока она не разрешит.

Курсель. Когда же она разрешит?

Жанна. Когда вы заберете меня у английских солдат. Я должна быть в руках у церкви, а не сидеть день и ночь под охраной четырех солдат графа Уорика. Хотите, чтобы я в юбках перед ними щеголяла?

Ладвеню. Видит Бог, то, что говорит эта простушка, возмутительно, но в ее словах есть крупица здравого смысла.

Жанна. Если бы мы в деревне были такими же простаками, как вы в ваших дворцах, – скоро у вас не стало бы хлеба.

Кошон. Вот вам благодарность за то, что вы стараетесь спасти ее, брат Мартин.

Ладвеню. Жанна, мы все стараемся спасти тебя. Его преосвященство старается спасти тебя. Инквизитор не мог бы быть справедливее даже к родной дочери. Но ты ослеплена чудовищной гордыней и самомнением.

Жанна. Зачем вы так говорите? Не понимаю: разве я сказала что-нибудь дурное?

Инквизитор. Святой Афанасий сказал, что непонимающие обречены на вечные муки. Простоты мало. И даже доброты мало, такой, как ее понимают простаки. Простота помраченного не лучше простоты животных.

Жанна. В простоте животных, скажу вам, большая мудрость, а в ученой мудрости бывает большая глупость.

Ладвеню. Мы знаем это, мы не так глупы, как ты думаешь. Постарайся воздержаться от дерзких ответов. Видишь того, кто стоит у тебя за спиной? (Указывает на палача.)

Жанна (поворачивается и смотрит на палача). Палач? Но епископ сказал, что меня не станут пытать.

Ладвеню. Тебя не станут пытать – ведь ты призналась во всем, что нужно для твоего осуждения. А палач не только пытает: он исполняет смертный приговор. Палач, готово ли у тебя все для сожжения еретички?

Палач. Да, господин мой.

Ладвеню. Костер сложен?

Палач. Да. На рыночной площади. Англичане возвели его так высоко, что я не смогу приблизиться к ней и облегчить ей конец. Смерть будет мучительной.

Жанна (в ужасе). Вы хотите меня сжечь? Сейчас?

Инквизитор. Наконец-то ты это поняла.

Ладвеню. Восемьсот английских солдат дожидаются, чтобы отвести тебя на рыночную площадь, как только судьи произнесут приговор об отлучении тебя от церкви. Всего несколько мгновений отделяют тебя от твоей судьбы.

Жанна (озирается в отчаянии). О, Господи!

Ладвеню. Не отчаивайся, Жанна. Святая церковь милосердна. Ты еще можешь спастись.