Я послушно листал альбом, но куда больше альбома дали мне разговоры с Суздальцевым!
— Допустим, приезжаешь ты на кражу. Замок сломан. Дверь открывается наружу. Соображаешь, что преступник рывком дернул ее на себя и открыл. Без упора такого не сделаешь, ведь верно? Значит, смотри на стене, справа или слева от двери, где ручка — там могут быть следы рук… Соображать надо.
Сам Суздальцев соображает быстро и неожиданно.
Он находил отпечатки на висящей под потолком электролампочке, на кусках похищенной кожи, на обоях, на запечатанных в коробки медикаментах. Он находил отпечатки там, где никто не предполагал их искать, и они становились решающими уликами в деле.
Так, работая по одному очень запутанному делу, он отыскал еле видимый отпечаток пальца на водопроводной трубе, на кусочке асфальтового лака, сохранившегося среди ржавчины, и отпечаток этот в конце концов изобличил преступника.
По тому же делу Суздальцев с товарищами провел такую работу, о которой и сейчас вспоминают с удивлением — неужели такое возможно! — в предельно короткий срок проверил двадцать пять тысяч дактокарт и еще двадцать тысяч рисунков осмотрел непосредственно с рук. Были ли у Суздальцева и у его коллег ночи в то время? Сомневаюсь…
— Так вот я о лазере, — говорит Суздальцев, — у нас ведь, у дактилоскопистов, до сих пор один инструмент на вооружении — глаз. Техническое перевооружение пока у нас выражается в замене двукратной лупы на шестикратную. Огромный сдвиг, конечно… Вот если бы еще запасные глаза выдавали…
Юрка Смолич ухмыляется. Суздальцев не обращает на него внимания.
— А как мы проявляем отпечатки? Номенклатура, как в химическом магазине. Для каждой поверхности свой проявитель! Окиси меди, свинца, цинка, перекись марганца, йод — такой перечень, что не сообразишь сразу, за что браться! Да и не потащишь всего на место! Со съемками пока тоже… Вот взять никелированную поверхность, допустим, бампер. Ведь что приходилось делать раньше? Один дышит на след, проявляет его своим паром, второй тут же с фотоаппаратом старается подлезть. Ведь только совсем недавно додумались коптить никель дымом пенопласта. И так далее и более того…
Юрка опять прыскает. На этот раз на любимое выражение Суздальцева. Тот наконец оборачивается.
— Шли бы вы, товарищ Смолич, — подчеркнуто официально говорит Михаил Иванович. — Зря время теряете. Почитали бы кое-какую литературу по своей узкой специальности. Я слышал, что вы нынче на пулеулавливателе хотели пистолет без бойка отстреливать?..
Смолич тушуется и исчезает.
— Да дойду я, наконец, до лазера или нет? — сердится на себя Суздальцев. — Все время меня в сторону уводит…
Он доверительно наклоняется ко мне.
— Я слышал, что уже ведутся опыты по использованию лазера в чтении. Вроде бы даже японские иероглифы разбирает… А наш пальцевый узор чем не иероглиф? Я уже начальству представление сделал. Снимаем все наши дактоархивы на пленку, это, конечно, работа огромная, но оправдает себя, уверен, переводим их на голограммы, ставим лазер, и, пожалуйста, весь архив можно прогнать за считанное время. Линии считать не придется — будет абсолютное сравнение с данным отпечатком! Не по семи-двенадцати точкам, как сейчас делаем, а полная картина, до мелочей!
— И дактилоскописты обретут долгожданный покой, — улыбаюсь я.
— А вот и нет, Паша, — веско говорит Суздальцев. — Новая машина только, что называется, прогонит массив. Заключение все-таки будем давать мы. По-прежнему. Посмотрим, что там наша машина определит, а потом по старинке — через лупу поглядим да еще иголочкой для верности все штрихи пересчитаем. Под заключением все-таки нам подписываться, не машине…
10
Нет, наверное, я так никогда и не окончу оформления экспертизы!
— К тебе можно, Паша?
— Заходи. Опять?
— Опять. И на самом видном месте. Видал?
Видал, и не раз. И китель видал, и рубашку, и форменные брюки, принадлежащие Альберту Севастьяновичу Прудникову, моему товарищу по управлению и сокурснику по Высшей школе МВД.
— Неряха ты, Алик! — безжалостно говорю я.
— Это точно, — с готовностью соглашается он. — Я, как увидел, прямо-таки ахнул!
— Надоел ты мне со своими пятнами. Сколько раз я тебе говорил, выброси ты эту авторучку к чертовой матери!
— Выброшу, Паша, ей-богу, выброшу, — покорно соглашается Алик.
— Как же, выбросишь ты эту дрянную самописку, так я тебе и поверил!
Альберт Севастьянович Прудников, следователь, капитан милиции, молодой и культурный человек, имеет только один недостаток — он жутко суеверен. Правда, следует отметить, что суеверие у него чисто прикладное.
Года три назад своей знаменитой авторучкой он самолично от начала до конца расписал крупное дело по спекуляции: чертил схемы связей, записывал показания арестованных и свидетелей и, наконец, гордо подписался под изящными и точными, бесспорными выводами.
С тех пор он и воспылал к своей авторучке настолько нежными чувствами, что не желает ее менять ни под каким видом. А постаревший инструмент для письма мстит ему за нежелание дать оному заслуженный отдых в дальнем ящике стола — протекает в нагрудном кармане, разваливается на составные детали в боковом, брызгает на рубашку и оставляет жирные кляксы на документах. Так сказать, кто кого…
Но больше всех достается мне. Именно я ликвидирую все мстительные следы своенравной авторучки на костюме моего товарища.
Сегодня у Алика незапланированный приход ко мне, хотя мы с ним и так видимся достаточно часто. Я проводил и провожу многие экспертизы по его делам, и понятно, что мы всегда в курсе забот друг друга.
— Помнишь дело Рахметбаева? Ну того, из Душанбе?
— Помню.
— Телетайп: вчера взяли в Москве, во Внукове. С грузом.
— Вот и прекрасно.
И весь разговор.
— Получай свою рубашку. И выметайся. Мне еще экспертизу заканчивать. И вообще я сегодня дежурный.
— Премного благодарен! — Алик натягивает рубашку и, приятно улыбнувшись, исчезает за дверью.
Вообще, с чем только не идут к нам в ОТО! (Я не говорю о тех, кто приходит по делу.) И пятно вывести, и по фотографии проконсультироваться, и радиоприемник починить, и с просьбой соорудить футляр для презента дорогому человеку, и еще бог знает за чем!
Мы ругаемся, горько называем себя «прислугой за все», ворчим на жизнь, запираем перед посетителями двери, но — строго между нами, конечно, — весьма гордимся своей репутацией народных умельцев.
Особенно много таких посетителей у ребят из кинофотоотделения. Оптики, механики, даже радисты — они мастера на все руки. Большинство из них пришло к нам из научных и учебных институтов, с заводов, это люди с огромным опытом и большими, фантастическими связями.
Особенно отличается по части добывания новинок мой хороший приятель, капитан Лель. В противовес одноименному оперному персонажу Лель не может похвастать волнистыми кудрями по причине их полного отсутствия и даже весьма заметной лысоватости, но на его настроение это не влияет. Вообще своего эпического тезку капитан презирает:
— На свирели дудеть, это каждый может… А вот пробей на заводе нужный заказ, да пусть его при тебе в бумажку завернут, да еще и спасибо скажут, а?
Помимо обязанностей эксперта и множества общественных забот, Геннадий Лель добровольно исполняет еще и своеобразную функцию нашего инженера по новой технике, и поэтому его стол всегда завален яркими рекламными проспектами на глянцевой мелованной бумаге, схемами и чертежами. Получить у него консультацию можно в любое время дня, если, конечно, вам повезет и вы наткнетесь на него, куда-то по обыкновению летящего. Ему вечно не хватает времени, и ему чаще всех достается за непунктуальность.
Лель — выдумщик. С его легкой руки на всеобщее вооружение принят безотказный метод не задерживаться долго у начальства, особенно если оно чем-то хочет тебя огорчить.
В самую патетическую минуту надо выразительно посмотреть на часы и подать безотказную реплику:
