Лето в Стамбуле. Свежемолотый кофе в надраенной ручной мельнице из чеканной меди. Густая вонь, смесь химии и мазута, в разрушенном кафе. Старлиц чуял горячий карамельный дух взрывчатки, еще пробивающийся сквозь запах спекшегося металла и горелых обоев, сквозь цементную пыль.

– Где девчонки? – спросил турок.

– Развлекаются на Кипре.

– С греками?

– Ни в коем случае, – успокоил его Старлиц. – Они в веселой части Кипра. В турецкой части.

Турок улыбнулся. Сняв крышку с кофейника, он всыпал туда большую ложку бурого сахара.

Старлиц откинулся в кованом кресле, сложил пухлые руки поверх сиреневого жилета. Он и турок дружелюбно молчали, пряча глаза за модными солнечными очками и наблюдая за закипающим кофейником.

Турок, представившийся Мехметом Озбеем, был молод и красив, как кинозвезда. Впечатление мужественного шика подчеркивали итальянские кожаные брючки и пиджак из верблюжьей шерсти.

Старлиц пребывал в безмятежном настроении. Местные события вполне его устраивали. В его пестрой карьере были времена, когда он примчался бы в Стамбул двумя днями раньше взрыва автомобиля со взрывчаткой, раскрыл бы заговор и его участников, любовался бы древним городом, снова попавшим в плен фаталистического напряжения оттоманского прошлого.

Но теперь, в самом конце двадцатого века, Старлиц повиновался обстоятельствам и испытывал от этого наслаждение. Он прибыл в Стамбул двумя днями позже взрыва. Катастрофа уже миновала, наступил черед профессионального устранения ее последствий. Скучающие турецкие полицейские лениво измеряли чудовищную воронку желтыми металлическими рулетками. Безразличные уборщики наметали горы битого стекла. Стамбульские модницы в нарядах от Шанель и в толстых золотых цепочках пытались что-то разглядеть в витринах, забранных вдоль всей улицы фанерой вместо вылетевших стекол.

Банальный домашний терроризм не стал для Мехмета Озбея поводом отменить деловую встречу. Иссеченное осколками кафе было почти пустым, но молодой поп-антрепренер прибыл вовремя – аккуратный, чисто выбритый, собранный, с белым чемоданчиком из телячьей кожи. Выбранное им кафе не потеряло очарования даже от взрыва, который оставил заведение без витрины. Официанты сдували с Озбея пылинки, растроганные его снисхождением к их затруднениям. Они то и дело подкрадывались к нему на цыпочках, предлагая с лакированных подносов ломтики дыни и пахлаву.

Молодая женщина, шедшая мимо кафе, заметила Озбея, замешкалась, плененная его красотой, и врезалась в полосатое полицейское заграждение.

– Моя подружка Гонка мечтает познакомиться с девушками из вашей «Большой Семерки», – сообщил Озбей вальяжно.

– Уверен, что это можно будет устроить.

– Особенно ей нравится Француженка.

– У каждого есть в «Большой Семерке» своя любимица, – согласился Старлиц.

– Француженка самая одаренная, – рассудительно проговорил Озбей. – Она почти певица.

– У нее манера певички из кафе с парижского Левого берега, – подтвердил Старлиц.

Они позволили пене в кофейнике по традиции подняться раз, другой, третий. Старлиц радовался, что украл у приближающейся смены тысячелетий это редкое мгновение. Он ценил шанс перевести дух среди шума отмирающего века. Это шло ему на пользу, как кислородная подушка.

Озбей снял с горелки кофейник с чеканкой и с преувеличенным рвением исполнил ритуал наполнения чашек.

– Почему в «Большой Семерке» нет русской участницы? – спросил Озбей, отставляя кофейник. – Ведь теперь официально существует «большая восьмерка». Вместе с Россией.

– Странная вещь, – откликнулся Старлиц, принимая свою чашку. – Никто никогда меня не спрашивает, почему в группе нет русской девушки. За исключением самих русских.

– А вы не любите русских, мистер Старлиц?

– Почему же, я их обожаю, будь им пусто, – вежливо отозвался Старлиц. – Просто у русских неправильный коммерческий подход. Они по-прежнему думают, что поп-группа должна торговать музыкой.

Озбей снял солнечные очки, картинно сложил их и убрал во внутренний карман пиджака. Подняв блестящую чашечку, он глянул на Старлица поверх ее золоченого ободка.

– «Продажа всей концепции», – процитировал он.

– Совершенно верно. – Старлиц сделал глоточек, жмурясь от удовольствия. Восхитительный кофейный вкус, тонкий оттенок кардамона. Дела шли отменно.

Озбей склонил набок голову с безупречной прической.

– Мы продаем всю упаковку. Вместе с парафином.

– Таков дух времени, – вздохнул Старлиц. – Дух постмодернизма, так сказать.

– Например, у нас хорошо расходятся пластмассовые куколки.

– Участницы «Большой Семерки» в уменьшенную величину, – поправил Старлиц турка.

– Популярнейший товар у детей. Вместе с блеском для губ, свечами, огромными башмаками.

– Еще чудо-бюстгальтеры «Большой Семерки», их колготки. На всех этих штучках мы и вылезаем.

Озбей поставил чашку и подался вперед.

– Кто поставляет вам одежду?

– Главным образом Индонезия. Вернее, поставляла до валютного кризиса.

Озбей оперся локтями о сверкающий мраморный столик.

– Мой дядя-министр заинтересован в торговле турецкими аксессуарами. Он очень влиятельная фигура в турецкой промышленности.

– Надо же! – Старлиц задумчиво поскреб двойной подбородок. – Чрезвычайно любопытно.

– Мой дядя-министр обладает большим влиянием в Турецкой Республике Северного Кипра.

– Республика – крайне интересное место. – Старлиц тоже подался вперед. – Пробыв на турецком Кипре всего неделю, я понял, что это страна огромных возможностей. – Он насмешливо поднял мясистую руку. – Знаю, знаю, некоторые утверждают, что на греческой части лучше развита туристическая индустрия. Но, на мой взгляд, греческий Кипр – это вчерашний день. Там перестарались и уже исчерпали свои возможности. Все эти ночные клубы, разгул, большие круизные суда из Бейрута...

– Позвольте мне показать вам «Меридиен», – сказал Озбей. – Это казино Тургута Алтимбасака в Гирне. Заведение очень... как сказать по-английски?

– Изысканное?

– Да! Очень изысканное, место сбора плейбоев со всего света. Господин Алтимбасак – друг моего дяди. Там можно спокойно играть в азартные игры. Вы бы смогли там развернуться, мистер Старлиц.

Старлиц обдумал это смелое предложение. Оно пришлось ему по вкусу.

– Зовите меня Лех, – разрешил он.

– Согласен. – Озбей улыбнулся. – А вы зовите меня Мехметкик. Это все равно, что Джонни.

– Мехметкик, друг мой, будем откровенны. – Старлиц растопырил пальцы. – Раньше мы в «Большой Семерке» были очень недовольны ведением наших оффшорных счетов на Джерси и Бимини. Потом вы обратили наше внимание на банки на турецком Кипре. Ваш дядя-министр здорово нам помог. Теперь все идет как по маслу, без всяких проволочек. Мой бухгалтер совершенно счастлив.

– Счастливые бухгалтеры – это очень хорошо, – сказал Озбей. – Всем бы нам иметь счастливых бухгалтеров.

– Сотрудничество принесет нам счастье, – предсказал Старлиц. – Главное, никогда не забывать первое правило «Большой Семерки».

– Что все должно закончиться до наступления двухтысячного года?

Старлиц довольно откинулся в кресле.

– Мехметкик, я понял, что вы особенный человек, как только вы переслали нам письма фанаток группы.

Озбей удовлетворенно кивнул. Наконец-то разговор коснулся его излюбленной темы.

– Все мне говорят, что я особенный, – проговорил он. – Дядя-министр, жена, подруга, многочисленные друзья в мире поп-бизнеса – все твердят о моем необыкновенном даре.

Старлиц наблюдал за турецкой домохозяйкой, обмотавшейся по оплошности желтой полицейской лентой.

– Понимаю, – пробормотал он.

– Вы не согласны, что у меня дар?

– Полностью согласен, Мехметкик. Достаточно на вас взглянуть. Это сразу бросается в глаза.

– Вы тоже одаренный человек, Лех, – сказал Озбей, довольно выпрямляя спину. – Это очевидно.