И этот смех заставил ее рассвирепеть. Вскочив на ноги, Локита подошла совсем близко, взгляд снова стал высокомерен и холоден, она словно обливала ледяной водой, глядя так, прищурившись, как снайпер смотрит в прицел. Это не добавило ни очарования, ни миловидности, о чем он не преминул заметить ей.

За что и получил. Женская ручка с полного размаха запечатлела удар на его щеке, но даже это не смогло остановить смеха, рвущегося из груди наверх, он только отступил на шаг, понимая, что угрозы, которые она произнесла, прежде чем уйти — не пустой звук. Но он ничего не мог поделать с собой. Не мог не смеяться, хоть этот смех нес только горечь и ему самому.

Внезапно решившись, Юфнаресс поднял взгляд и посмотрел прямо в лицо Алашавару. Отчего-то вспомнилась фраза, оброненная Имрэном: «ну почему ты думаешь, что он может поверить, но простить и понять — нет?»

— Локита собирается Вас уничтожить, — проговорил он тихо, но отчетливо, словно отвечая на вопрос, поставленный сенатором. — Вчера она приходила, что б предложить мне ваше место.

Сенатор тихонечко присвистнул и, задумавшись, посмотрел на потолок.

— Досадно, — отметил он, — мне еще не надоели ни мое место, ни моя жизнь.

А Юфнаресс понял, что совершенно неожиданным это известие для сенатора не было. Если он и не знал, то что-то подобное давно готовился услышать. Лицо его было по-прежнему невозмутимо и спокойно. И даже улыбка появившаяся в уголках губ была лишена напряжения. Он не боялся, страх или растерянность не омрачали его черты. И на мгновение Юфнарессу показалось, что в глазах сенатора на какую-то долю мгновения вспыхнуло чувство бесшабашной удали и веселья, а потом он, едва заметно пожав плечами, застыл, задумавшись о чем-то своем.

Слова, которые он уже был готов произнести, застыли на языке. «Нет, — подумал Антайи, — они лишь разозлят его и подхлестнут. И, что бы ни говорил Имрэн, придется мне обойтись без его понимания и прощения, хоть он, возможно, и поймет. Не поймет Локита. Если узнает, то не сносить головы нам обоим. Ни мне, ни сенатору».

Вздохнув, он вновь окинул взглядом комнату, в которой вдруг стало тесно, как в клетке. Посмотрел на лицо Элейджа, словно впервые увидев его.

Сенатор медленно гладил подлокотник, а взгляд и чувства были где-то далеко. Но он не был напуган и не был удивлен. Он словно пытался заглянуть вперед, раскрыть двери времени и угадать, что же будет далее, потом. Его не интересовало, ни каким образом его собиралась сместить Локита, ни то, почему предложила его пост его секретарю. Словно для него были ясны оба ответа. Словно он знал. Давно знал.

Внезапно почувствовав взгляд на своем лице, Юфнаресс вздрогнул. Сенатор улыбался, вернувшись из своего виртуального вояжа, и улыбка делала его похожим на старинного загадочного божка, которых он не раз видел в музеях.

— Надеюсь, ты не отказался, — тихо проговорил сенатор, обращаясь к Юфнарессу.

Юфнаресс неопределенно пожал плечами.

— Отказался, — заметил спокойно, — сказал, что мне и так хватает проблем. Она обиделась.

— Пойдешь и извинишься, — усмехнувшись, приказал Элейдж, — скажешь, что было много дел, и что не понимал, что говоришь, и что для тебя большая честь принять это предложение.

— Но...

— Не надо этих «но», Юфнаресс. Иначе, тебе никогда не выйти из этой игры живым. Да, я знаю, — ответил сенатор на немой вопрос, появившийся в глазах секретаря, — и с самого начала знал кто ты, и откуда. Иначе не быть тебе моим секретарем. Прости, Юфнаресс, но я предпочитаю видеть своих противников так, что б наблюдать за каждым шагом. А потом я понял, что ты мне не враг. И не противник. Ты просто не знаешь, как быть....

Стоя в гулком пустынном зале, он чувствовал, что волнение и тревога уходят прочь. Глядя на камни, каплями света застывшие под тонким прозрачным стеклом, любовался их немыслимыми переливами, волшебной, чудной игрой. Камни Аюми лежали на прежнем месте, где лежали столетия до того, как недобрая рука взяла их, как будут лежать еще долго, если, если уцелеет Лига.

От них, даже через стекло, шел какой-то теплый поток, который исцелял, согревал, раскрашивал мир в яркие краски. Глядя на капли синевы, он чувствовал, что вокруг этих камней не зря наросли десятки легенд, что не зря молва связала их и непостижимых, совершенных Аюми. Легенды рождались сами. Стоило только несколько минут постоять рядом, посмотреть на их волшебное сияние.

И вспомнилось утро, раннее, стылое. Эти камни лежали посреди стола в коробочке обитой бархатом, и словно радовались тому, что вернулись назад, на Софро. Сенатор пригласил его подойти, и, подойдя, он замер, не в силах вымолвить ни слова, впервые видя их вот так, первый раз без разделяющей преграды стекла. Взяв их в руки, он поразился их тяжести, и легкости, их ласкающим ладонь, прикосновениям. На ощупь они были нежнее шелка и грани их, острые грани, на которых мерцал свет, не царапали, а ласкали.

Юфнаресс вздохнул, чувствуя спиной, что где-то рядом та женщина, которую он ждал. Он чувствовал ее шаги, даже не слыша их. Леди была где-то рядом, и, верно, рассматривала его, прежде чем подойти. Он на миг закрыл глаза, вспомнив сенатора, его слова, его напутствие. Выбор был сделан и он о нем не жалел. Хотя, мог ли быть иной выбор?

Открыв глаза, он увидел пред собой ее, Локиту, Леди. Ее изучающий взгляд, ее пепельные локоны, прекрасное лицо, кукольные ресницы, нежный румянец на щеках.

Локита куталась в раззолоченный мех, наброшенный на плечи поверх легкого платья, вырез которого ничуть не скрывал изящных линий тела, округлости груди. И, глядя на нее, он не смог не отметить, что, несмотря на нрав гадюки, она хороша, ослепительно хороша, молода, свежа.

Что красота ее почти идеальна. Особенно сегодня и сейчас, когда казалось какое-то темное, вечное беспокойство ушло из глубины ее глаз.

Стоя в пустынном зале с высокими потолками и мягким, рассеянным, ровным светом, он смотрел, как подходит издали, движется к нему Локита, и понимал, что с этого момента все изменилось. Потому, как дальше не может быть колебаний, и с этого момента он должен делать только то, что должен.

Вздохнув, он подошел к женщине, запечатлел на узкой ладони поцелуй, чуть более вольный, чем допускалось этикетом. Он не стал смотреть в глубину ее глаз, хоть уже не боялся ее, холодного, затягивающего взгляда. Словно страх умер в глубине его сердца, словно он уже не мог испытывать страха.

Спокойствие, почти полное отсутствие эмоций в глубине поражали его самого, и движения и жесты и мысли казались чужими, словно само тело стало чужим и он наблюдал за этим миром словно бы со стороны, издалека, не присутствуя в нем, лишь рассматривая, как череду забавных картинок.

Локита тихонечко рассмеялась, чувствуя его готовность принести извинения, словно иначе и быть не могло. Смотрела пристально, смотрела, словно насаживая, как бабочку, на булавку своего взгляда, словно пытаясь прочесть и мысли и чувства. Но не было ощущения, которое часто рождалось там, где была она. Не было ощущения, что она — всеведуща. Как бы она не пыталась его в том убедить. И не было ощущения силы, исходящей от ее фигуры. Словно б за несколько дней что-то и сильно изменилось.

Глядя на нее, на ее точеные черты, на маску спокойствия он видел и ее решительность, и бескомпромиссность, и властную надменность. Видел ее гордость, что давно переросла в гордыню. А еще сквозь прекрасную маску просвечивали и ее бесчестье, и следы страстей.

Она поманила его, и он пошел, следом за ней, в сад, к говорливому потоку, что бежал по каменному ложу арыка. Глядя на неторопливые ее движения, исполненные гордости, на королевский разворот ее плеч, он думал, что такой бы могла быть истинная королева, императрица, хозяйка. Но..., Вздохнув, он присел на скамью, заметив жест ее руки.

Сама же Локита осталась стоять, только обернулась, что б лучше видеть его лицо. Потом, неожиданно она рассмеялась, разбрызгивая тихий смех.