– Как ты можешь веселиться, когда меня так оскорбляют? – спрашивала она, и глаза ее блестели от слез, а не от радости, как обычно. – Они говорят, что я ведьма, ворожея, что между нами нет любви, а только лишь мое колдовство.
– Ты напрасно волнуешься, нежная моя, – ответил Сулейман. – Простой народ всегда обсуждает дела сильных мира сего. Им кажется, что так они прикасаются к власти, разделяют ее с нами. И это служит им утешением в безрадостном течении дней.
– Я понимаю. – Хюррем кивнула, и прядь волос упала на белый лоб, подобно языку пламени. Сулейман залюбовался локоном, и стихи сами начали складываться в его душе. Эта женщина была его вдохновением, и он иногда втайне мечтал, что сможет стать не только повелителем мира, но и великим поэтом, чьи стихи будут жить еще долго после того, как люди забудут о самой династии Османов. Ведь смертны не только люди, вечность государственной власти – такая же иллюзия, как и человеческая жизнь. Но есть кое-что, что остается после того, как пыль времени покрывает все иллюзии. Машаллах!
– Ну раз понимаешь, то почему так расстраиваешься? – Султан коснулся пушистой пряди, и волосы прильнули к пальцам, будто ласкаясь. Тихий вздох ветерка пролетел над Топкапы, и в нем зазвучали слова:
Не спрашивай Меджнуна о любви:
он очарован.
Не надейся, что тайну откроет тебе Ферхад:
это только сказка.
Спрашивай меня о знаках любви —
я расскажу тебе.
Милая моя, станешь свечой,
а твой милый – мотыльком.
Сулейман зажмурился, запоминая каждую букву. Мухибби не стыдно будет подписать это стихотворение. Оно из тех, что могут войти в вечность, пески времени соскользнут с гладких слов, как с полированной поверхности драгоценных камней, не оставив следа на сверкающих гранях.
– Нужно что-то делать, Сулейман, – сказала Хюррем и положила голову на плечо султана. Рыжие волосы рассыпались по его груди, цепляясь за рубиновые пуговицы кафтана, и у султана сердце вспыхнуло, словно пышные пряди были огнем, от которого нет спасения. – Сулейман, я не хочу, чтобы обо мне говорили такие гадости. Я не хочу, чтобы твою женщину называли колдуньей. И потом, это ведь оскорбление тебе лично – говорить, что ты околдован. Разве повелитель мира может быть околдован?
– Ты права, нежная моя, мой огонь, моя прохлада, моя сладость, мое горе и радость, – отозвался султан. – Это в самом деле неуважение. Оскорбление тебя – это оскорбление и меня, ведь мы с тобой – неразрывное целое.
Хюррем улыбнулась, и Сулейман улыбнулся в ответ. Его любимая больше не была опечалена, а что еще нужно для счастья?
С утра базары заполнились соглядатаями. Они покупали и продавали, болтали с торговыми людьми и посетителями рынков, пили шербет и ели лукум, заходили в дома, любовались танцующими красавицами, усаживали их себе на колени, кормили сладостями из рук, и все спрашивали, спрашивали, спрашивали… В самом ли деле Хюррем Хатун ведьма? Действительно ли она очаровала повелителя мира? А кто видел ее на кладбище с гулями? Некоторые отдавали акче повелителя продажным женщинам, разделяли с ними чашу вина и ложе, и посреди любовных утех продолжали опасные расспросы. Но толку от этого было мало. Каждый слишком ценил свою голову, чтобы сказать незнакомцу что-либо крамольное, пусть даже этот чужак сладко улыбался и платил за съеденное и выпитое, не жалея серебряных монет. Такая щедрость представлялась особенно подозрительной, и чем больше серебра сыпалось из карманов соглядатаев, тем молчаливее становились люди вокруг.
Но были и невоздержанные на язык, отчаявшиеся в своей жизни, неудачники, забывшие о счастье. Эти с удовольствием поддерживали любую беседу, лишь бы их чаши и тарелки не пустели.
Неважно, что за жирный плов или сладкую пахлаву можно было поплатиться жизнью – разве же это жизнь, когда каждый день наполнен тяжким трудом, а каждая ночь является лишь краткой передышкой перед новыми мучениями…
– Эй, Серкан-эфенди, что ж ты не пьешь? – Мустафа, хозяин небольшой фермы в дне езды от Стамбула, подтолкнул локтем сотрапезника. С этим эфенди он познакомился только утром, когда привез на рынок товар – свежие овощи и фрукты. Акче, вырученные за продукты фермы, приятно оттягивали пояс и веселили душу. Сам бы Мустафа ни за что не пошел бы в дом, где наливают вино и пляшут продажные женщины, пожалел бы денег, ведь каждая монетка доставалась тяжким трудом. Но новый знакомый потащил чуть не силой, обещая заплатить за все, и Мустафа не удержался. К тому же эфенди был не стар, казался зажиточным – вон как лихо разбрасывал серебро, говорил, что у него есть собственный дом, но нет семьи, и фермер уже прикидывал – не сосватать ли старшую дочь, которая уже ночи напролет плакала, вымаливая у Аллаха жениха.
– Да пью я, пью! – отозвался Серкан. Он поднял чашу, чуть не расплескав тягучее густо-вишневое вино, сладко пахнущее грехом и осенними садами. – Ты лучше посмотри, какие красавицы тут! – указал на танцующих меж посетителями кабака женщин, встряхивающих тяжелыми бедрами, поводящих плечами.
Женщины и впрямь были хороши – Серкан умел выбирать заведения с красавицами. Он никогда не переступал порог портовых кабаков, а если по долгу службы и приходилось заходить в такие заведения, то старался там не есть и не пить, а тем более – не прикасаться к тамошним женщинам. Всем ведь известно, что моряки привозят из дальних походов множество опасных болезней и щедро делятся ими с портовыми женщинами, одаряя красоток не только золотом и украшениями, но и паршой, язвами и дурной кровью. Даже чума, недавно косившая Стамбул, пришла из-за морей через порт.
Но в кабаке, куда Серкан притащил фермера, женщины были другого сорта. Холеные, в изысканных платьях, искусницы в танцах и пении, они выбирались хозяином за красоту и острый ум, к ним ходили учителя, и любая из них могла бы украсить султанский гарем – по крайней мере, посетители заведения были в этом уверены. Но никто не знал, что хозяин получал дополнительный доход, позволяющий придавать кабаку определенный блеск, и доход этот шел прямо из кошельков великого везиря, который непременно желал знать все, что говорят, а особенно то, о чем молчат простые люди. Так что женщины в этом заведении были мастерицами развязывать не только кошельки честных мусульман, но и их языки и служили отличным подспорьем соглядатаям.
– Нет, ага, ну ты посмотри только туда… – Серкан, притворяясь опьяневшим, тыкал пальцем в рыжеволосую красотку с маленьким бубном, извивающуюся, как змея, купающаяся в горячей пыли. – Посмотри на нее! Говорят, что она так же красива, как сама Хюррем Хатун!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.