– Поделом тебе, дурында, – сказал батюшка, глядя на рыдающую дочь. – На все воля Господа, а ты своей подменить вздумала. Вот и получила на орехи, будешь теперь знать.

Битая Настенька запомнила, что поперек воли Господней лучше не встревать. Ну а Аленка после этого недолго на свете зажилась – забил ее Ян, и улеглась она в сыру землю рядом с матерью, а пьяница и над ее могилой горько поплакал. А сельчане, поразмыслив над судьбой Яна, собрались с кольями да и разорили кабак, убив при этом пейсатого Йоську и все его жидовское семейство, начиная от старухи-матери и заканчивая годовалым сынишкой, что еще в люльке лежал. И правильно, незачем в христианских землях хмельным торговать, от хмельного одни беды православному человеку. К тому же жиды Христа продали, и это все знают!

Через годы, лежа в широкой постели под атласным одеялом, шитым золотом и серебром, окруженная почтительными служанками и заботливыми лекарками, Настенька вспомнила и об Аленке, и об ее непутевом отце. И похолодела от страха. Вспомнился ей взгляд Яна, когда она ударила его ухватом – спокойный взгляд смертельной решимости, уверенный в своих силах, полный ядовитой ненависти, от которой даже почернели голубые прозрачные глаза. Настенька была уверена, что не вырвись она тогда, не отвлекись Ян на дочь – не быть бы ей живой. Забил бы сразу насмерть проклятый пьянчуга.

И вот совсем недавно, в султанском дворце, что так похож на волшебные сказки, рассказываемые матерью, Настенька увидела такой же взгляд – холодный, ненавидящий, обещающий неминуемую смерть. Так смотрела на нее Махидевран Султан. И Настенька вдруг уверилась, что султанша непременно ее убьет. Обязательно. Если только Настенька не успеет что-то сделать раньше.

Например, убить Махидевран Султан…

Золоченый возок с резными дверцами и шелковыми занавесями привел Настеньку в восторг. Даже у их пана не было такого, а пани ездила в обычном деревянном возке, похожем на ящик с окошками, только что лакированном, и это считалось очень богатым выездом. Ну так их пан был в недалеком родстве с Радзивиллами, а те, как известно, богатейшие паны Литовского княжества, и в гербе у них – корона. Но, наверное, даже у Радзивиллов не было такого красивого и богатого возка, пусть они и мостили дороги солью, чтобы летом на санях кататься. Нет, до султана Сулеймана и им далеко! Вон какие красивые занавеси из тонкого шелка, как они надуваются ветерком, а затем опадают изящными складками, похожими на цветочные лепестки!

В этот возок Настеньку под строгим взглядом султана усадили со всем бережением. Кроме нескольких служанок с ней отправилась лекарка – ведь девушка только-только начала вставать после горячки, вызванной побоями Махидевран. Султан был рядом – на богато снаряженном коне, с золоченой сбруей, украшенной золотыми с каменьями бляшками, с шелковыми поводьями, в седле, покрытом ковром, – сказочный принц, да и только. Позади скакали янычары. Настенька чувствовала себя королевной и прятала торжествующую усмешку под нежным шелком покрывала.

Возок прогрохотал по стамбульским улицам, мимо богатых кварталов с домами, окруженными садами, полными цветов и плодовых деревьев, по узким улицам, где дома из посеревшего от времени песчаника теснились один к другому, соприкасаясь стенами, и пятна сырости ползли по фасадам, создавая причудливые узоры, мимо площадей, заполненных торговыми палатками и лотками – здесь шум оглушил Настеньку: торговцы кричали, зазывая покупателей, хватали проходящих за полы халатов, рвали рукава кафтанов, уговаривали купить только у них, в воздух взлетали драгоценные яркие шелка, пучки зелени, бусы и ленты – торговцы показывали товар, они сцеплялись друг с другом, споря – у кого товар лучше, драли бороды, и над всем этим яростным торговым криком возносились пронзительные голоса водоносов и торговцев сладостями, и ветер, несущийся с Босфора, выдувал с площадей на улицы густой запах людского скопления, приносил в город свежий пряный аромат морской соли…

Настенька вздохнула – вспомнила ярмарки в родных местах. Там тоже купцы ссорились до драния бород, и тоже кричали звонко бабы, продающие калачи и бублики, сновали меж людей мужики с лотками, полными пирогов, звонко вопили коробейники, рассыпая перед жадными глазами деревенских красоток горсти медных перстеньков да связки разноцветных бусок. Цыган водил медведя, борется с ним, а рядом плясала цыганка, обвешанная монистами, с длинными звенящими серьгами, с бубном в руках, в широких ярких юбках, и босые жесткие пятки ее выбивали маленькие клубочки пыли из плотной земли торговой площади. Паны приезжали на ярмарку верхами, на высоких конях с богатой сбруей и подрезанными жилами у хвостов. Интересовались у мужиков ценами на зерно да сено, мужики тянули шапки с лохматых голов, отвечали степенно, с важностью. Пани и паненки ехали в возках, выглядывали осторожно из окошечек, поднося к деликатным носикам тряпочки, пропитанные духами. Прямо к возкам бежали торговцы. А девки с яркими лентами в косах качались на качелях, сделанных в форме ладей, и парни раскачивали их высоковысоко, так, что ладьи взлетали прямо в синее небо. Там ветер нес не морские запахи и скрип корабельных снастей, а ясный аромат лесной хвои и сена, сохнущего на лугах…

Теперь Настенька не носит медные перстенечки или стеклянные буски. Теперь ее пальцы украшает золото и серебро, драгоценные камни брызгают огнем, когда на них попадает солнечный луч, а роскошное ожерелье, обнимающее ее шейку, сделал сам султан и украсил его изумрудными листьями – под цвет ее ясных глаз. А ей все равно тоскуется по дешевым сережкам да пестрым ленточкам, по деревянным качелям и луговым цветам. И не хочется ей сладкой пахлавы, а просит душа крепенького соленого огурчика, аж пищащего, когда в него вгрызаешься, и чтоб в бочке плавали широкие листья хрена, да чесночные беленькие дольки, да пряные травы. Забраться бы в погреб, в сырую прохладу, отвалить тяжеленный булыжник, что прижимает деревянный кружок, да влезть прямо в бочонок обеими руками. И кожу остро щиплет рассолом, и огурчики выскальзывают из пальцев, дубеющих от холода… А потом достать сразу несколько маленьких огурчиков, облепленных смородинными листьями, да вгрызаться в них, пока во рту не разольется приятная острая кислота… Ах, мечты несбыточные!

Настенька сглотнула горькую вязкую слюну. В последнее время ее подташнивало, тело утратило прежнюю веселую упругость, стало тяжелым, неловким. А в голове постоянно стоял странный шум, мысли скручивались спиралью, двоились и троились, настойчиво и въедливо повторяясь, будто ребенка учат азбуке по Псалтырю. Память частенько подводила, и бывало, что забывались простые слова, и Настенька мучилась, пытаясь вспомнить, как называется цветок или фрукт. Проклятая Махидевран! Да и лекари тоже хороши – от их настоек да отваров только спать все время хочется, а облегчения никакого, голова тяжелая, будто тот камень, которым прижимают квашеную капусту да соленые огурцы.

Лекарка, увидев, что юная гюзде побледнела, быстро извлекла из холщового мешка маленький пузырек, осторожно вынула деревянную затычку и сунула в пузырек палочку, обмотанную нитками. Когда нитки пропитались жидкостью, она сунула палочку под нос девушке. От резкого запаха Настенька чихнула, аж в ушах зазвенело. Но в голове прояснилось, стенки возка перестали уплывать в мутный туман.

– Спасибо! – сказала Настенька.

Лекарка молча покивала. Эта гюзде ей нравилась. Обычно султанские любимицы не благодарят, разве что сообщишь им о долгожданной беременности, так сунут в руки кошель с деньгами. Конечно, это хорошо, но иногда хочется уважения, которое заслуживает профессия. А ведь так тяжко выучиться, запомнить все симптомы многих болезней, целебные травы и многое, многое другое. Да, Настенька Хатун – хорошая девушка, всегда вежливая, улыбающаяся, с ней легко и приятно. И терпелива на редкость. Вон как ее Махидевран Султан отделала – живого места не было, а ведь ни разу не пожаловалась на боль, даже когда отдирали присохшие к ранам повязки – ни разу не вскрикнула. И слава Аллаху, а то султан бы всем головы снял. Хорошая хатун, добрая.