— Ты не против, что я взяла эту комнату? — тихо спросила она.

— Я… — Он покачал головой. — Нет, с какой стати?

Эмма положила расческу на столик.

— Завтра утром первым делом мы возьмемся за книги.

— Хорошо. — Он не хотел никакого напоминания об этих дурацких книгах сейчас.

— Боюсь, — плечи ее поднялись и опустились, — я произвела плохое впечатление на мисс Кукс.

— Я знаю.

Она не пошевелилась, только сцепила руки на коленях.

— Ты получишь булочки на завтрак, — сказал он. — Правда, апельсинового джема не будет.

Эмма притворно нахмурилась:

— О бог мой, не знаю, переживу ли я это.

Они оба рассмеялись, но затем вдруг одновременно затихли. В комнате повисла тишина, которая сделалась вполне осязаемой. Первым нарушил молчание Алан.

— Я могу войти? — наконец спросил он.

Эмма быстро прижала руку к горлу. Что-то промелькнуло на ее лице. Удивление? Тревога? Нервозность? Он не привык иметь дело с пугливыми женщинами. И кроме того, она не имеет права изображать перепуганную девственницу. С ее-то прошлым.

Остановившись перед ней, Алан спросил:

— Ты боишься меня, Эмма?

— Я просто не понимаю, зачем ты здесь.

— Я бы ответил тебе, милая, но это ведь понятно и без слов.

Эмма резко поднялась, прошла в дальний угол комнаты и остановилась там, сделав вид, что смотрит в окно.

— Я думала… что нам сначала надо узнать друг друга…

— Это он?

Она повернула голову и холодно посмотрела на него:

— Не понимаю…

— Возможно, ты думаешь о своем любовнике, отце Хью. Если ты беспокоишься, что я буду обвинять тебя в этом сегодня…

— Нет, я… — Она сглотнула. — Ты должен понять. Все это, — она обвела комнату рукой, — случилось так быстро. Прости, но я не та женщина, которая может отдаться мужчине, не испытывающему к ней ни малейшего чувства, что бы ты обо мне ни думал.

— Разве тебе мало, что я женился на тебе? Что предоставил тебе и твоему сыну дом?

Она долго не мигая смотрела на него.

— Если бы ты испытывал ко мне хоть немного симпатии… — Она поглядела на свои руки, которые казались такими тонкими и белыми в полумраке. — Я нравлюсь тебе хоть чуточку?

Он смотрел на нее, чувствуя, как кровь бушует в жилах, словно пожар. Как смеет она требовать от него чувства, отказываясь выполнить свои супружеские обязанности? Он имеет полное право требовать их от нее. В конце концов, он дорого за это заплатил. Заплатил своей гордостью. Своим мужским достоинством. Но она требует какой-то лицемерной клятвы любви, требует для собственного успокоения.

— Мамочка! — неожиданно закричал, вбегая в комнату, Хью, вдребезги разбив напряженную тишину. Малыш подскочил к Эмме, схватил ее за руку и потянул. — Скорее! Идем же! Там внизу сумасшедшая тетя…

Эмма нахмурилась:

— Тише! Тебе приснился дурной сон…

— Пожалуйста! — повернув к Алану округлившиеся глазенки, Хью заявил: — Там двое дядей держат какую-то сумасшедшую тетю. Они говорят, что они из…

— Ашемской частной клиники, — послышался возбужденный голос Молли.

Алан на секунду закрыл глаза.

— О боже, — прошептал он и, выйдя из комнаты, зашагал по коридору, чувствуя, как бешено колотится сердце. Этого не может быть. Ведь эти ублюдки дали ему срок до пятнадцатого числа.

Остановившись на верху лестницы, он посмотрел вниз на незваных посетителей, ожидавших внизу. Один из мужчин, одетый во все черное, с мрачным, похоронным лицом, сказал:

— Мистер Шеридан, полагаю…

— Что, черт возьми, вы здесь делаете?

— Меня зовут Джон Клеменс, я из Ашемской частной лечебницы.

Алан медленно спускался, переводя взгляд с мрачного Клеменса на двух его ассистентов в белом и, в конце концов, на безумную старуху, которую они придерживали за руки.

— Алан! — закричала она. — О, мой дорогой, любимый Алан! Пожалуйста, помоги мне!

— О боже, — тихо ахнула Эмма позади него. — Кто это несчастное создание?

— Моя мать, — прорычал Алан.

На следующее утро Эмма проснулась и обнаружила, что Алан покинул Шеридан-холл. По словам Молли, он уехал на рассвете, взяв с собой кое-что из вещей и не сказав ни слова, куда едет и когда вернется.

В течение следующих дней она пыталась отвлечь мысли от своего блудного мужа, занимая их домашними делами — отбором персонала, планированием бюджета, уплатой старых долгов. Разумеется, она проводила как можно больше времени с Хью и с матерью Алана, заверяя обоих, что Алана вызвали по срочным делам и он может вернуться в любой момент. Однако сама она не была в этом уверена.

Что, если он не вернется?

Молодая женщина убеждала себя, что это не имеет значения. В конце концов, она его жена. Они с сыном живут в лучшем из домов Йоркшира. Их финансовое положение не зависит от Алана. И все же тревога, словно облако, парила над ней. Эмма ловила себя на том, что ее мысли возвращаются к тому моменту в день свадьбы, когда муж стоял перед ней и она ощущала его желание.

Господи, сколько же лет она мечтала о таком мгновении? Она, выросшая на острове одиночества, окруженная морем равнодушия, проявляемого к ней родителями и сестрой, никогда еще не испытывала такой пронзительной тоски по нежному прикосновению и искреннему слову любви, как в тот момент, когда смотрела в глаза мужа…

Но она отвергла его.

В часы, свободные от занятий с сыном и забот о Лауре, матери Алана, Эмма зачастила в конюшню, находя радость в обществе Бена Коулза, не говоря уже о лошадях.

Она с первого же взгляда влюбилась в арабскую кобылу по кличке Ласточка. Лошадь была истинной красавицей, ее огромные карие глаза вспыхивали безумным огнем диких предков. Эмма взяла за обыкновение выскальзывать из Шеридан-холла перед рассветом в одном платье и плаще. Она забиралась на кобылу без седла и, распустив волосы, мчалась через пустошь к утесу Стоун-блафф, а там, глядя на восходящее солнце, представляла, что вот сейчас она обернется и увидит мужа, вернувшегося наконец домой.

Но он не возвращался. И Эмма удвоила свои хлопоты по дому.

Она начала восстановление старого дома с помещения объявлений в Миддлфере о найме опытных слуг. Ее послание повару-французу имело успех. Через два дня Люк Дефо появился на пороге Шеридан-холла с багажом.

Следующим делом она наняла плотников и маляров. Вскоре Шеридан-холл наполнился стуком молотков, визгом пил, звуками шагов, хихиканьем горничных и посвистыванием рабочих. Иногда Эмма уединялась в тиши кабинета Алана, садилась в его кресло и глядела на жуткие, набитые опилками звериные головы с оскаленными зубами и стеклянными глазами, глядящими на нее со стен. Типично мужская комната вплоть до ружейного шкафа, содержащего внушительную коллекцию оружия.

Вот и в этот раз, откинувшись на спинку кресла, Эмма обвела взглядом кричащую, но странным образом успокаивающую комнату, нехотя позволив себе задуматься над тем, что она осмелилась начать реконструкцию Шеридан-холла, не спросив у мужа. Страшно даже подумать, как он отреагирует, когда вернется домой.

Если вернется.

Эмма оперлась локтем о стол и спрятала лицо в ладонях, сдвинув очки. Где же, черт возьми, носит ее мужа? Жить с его равнодушием — это одно, но чувствовать себя брошенной — совсем другое. Потом она напомнила себе, что, как бы там ни было, ее жизнь теперь значительно лучше, чем в Кортни-холле.

Свобода.

Достоинство.

Полезность.

Если бы только…

Поднявшись, Эмма подошла к окну и посмотрела на розарий. Ей вспомнилось выражение глаз Алана, когда он присел возле нее в саду, и то чувство сожаления, которое она испытала в отношении своей внешности. Сейчас, вглядываясь в свое отражение в окне, Эмма попыталась представить себе, как бы она выглядела, будь у нее узенький, чуть вздернутый носик Риты, ее губки бантиком… У нее самой слишком крупные губы… и скулы резкие. А ее тело… она чересчур высокая. При росте в пять футов шесть дюймов она смотрела большинству мужчин прямо в глаза. Может, именно поэтому ее всегда восхищал Алан. Он возвышался над ней, по меньшей мере, на пять дюймов.