Убедившись, что крепость нахрапом не взять, Харднетт решил действовать без оглядки. Жестко. С применением подручных боевых средств. Тут же вытащил из баула купленную в кабаке бутылку, сковырнул пробку, вставил в горлышко носовой платок, поджег край и со словами: «Извини, Эмэм, обойдешься без экзотики» зашвырнул самодельную гранату в окошко чердака центрального павильона.

Тому, что попал, не удивился: расстояние между прутьями решетки – с кулак, а мастерство захочешь, не пропьешь.

Сначала зазвенело разбитое стекло окна, потом хлопнула, упав на пол, бутылка, а затем на какое-то время повисла тишина.

Харднетт ждать не стал, предусмотрительно сбежал со ступеней крыльца к растущим вдоль аллеи кустам и спрятался за одним из крылатых мифических уродцев.

Минут через пять началось.

Огонь, выжрав на чердаке все, что можно и что нельзя, взялся за перекрытия. Сухое дерево весело затрещало. Из всех щелей повалил густой дым. Раздались отчаянные крики.

Прошло еще несколько минут, и входная дверь распахнулась.

Из музея выскочил голый по пояс человек. Одной рукой он судорожно сжимал кольцо с ключами, другой – поддерживал штаны. Звеня связкой и проклиная все на свете, побежал к воротам.

А Харднетт рванул к музею.

Столкнувшись в дверях с полуодетой, расхристанной девицей, оттолкнул ее в сторону и проник внутрь. Пробежал через весь холл и разыскал возле кассы информационный стенд. Подсветив карманным фонарем (дежурный свет был тусклым, к тому же перепуганно мигал), полковник нашел на схеме зал муллватской истории (шестой Восточного павильона) и незамедлительно направился туда по указательным стрелкам.

К тому времени, когда с душераздирающим воем прикатила первая пожарная машина, Харднетт уже разыскал нужную вещь.

Между двумя восковыми близнецами, один из которых был наряжен крестьянином с сапкой в руках, а другой – древним воином в полной амуниции, располагался стенд с вычурно исполненной табличкой: «Дар семьи Дорргендош, принятый с благодарностью, оберегаемый для потомков». И вот как раз на этом стенде, под стеклом, среди расколотых сосудов, каменных гребешков, перламутровых пуговиц, золотых наконечников, фигурок женщин с изъеденными оспой лицами, игрушек в виде баранчиков на колесах, всякого прочего антикварного хлама и предметов незатейливого быта древних муллватов лежал обломок глиняного диска.

Поначалу Харднетт хотел разбить витрину фонариком, но побоялся испортить такую нужную в походе вещь. Огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего и вытащил из ножен, что висели у манекена-воина, длинный тонкий нож. Удивляться тому, что лезвие выковано из чистого золота, не стал (бывают на свете вещи и более бессмысленные), а просто размахнулся и ударил по стеклу со всей силой рукояткой с набалдашником в виде кошачьей морды. Пятимиллиметровое полотно треснуло, и в ту же секунду где-то далеко заверещал зуммер сигнализации. Этот сигнал тревоги звучал еле уловимо среди воя сирен, истошных криков и топота бойцов пожарной команды. Осторожно, стараясь не порезаться об осколки, Харднетт выудил артефакт из полыньи и внимательно рассмотрел. Фрагмент глиняного диска подходил под описание озабоченного историка. В рисунке рельефа действительно угадывалась некая схема. То ли микросхема, то ли карта города. «Тот самый», – подумал Харднетт и сунул вещицу в карман. Руку не успел вынуть, как его уже застукали: подкравшийся музейный сторож вцепился в плечо и запыхтел, радуясь, что поймал ворюгу с поличным.

Немудрено, что не услышал полковник шагов – в горящем музее грохот стоял неимоверный.

Исправляя грубую оплошность, Харднетт отработал рефлекторно: резко развернулся и ткнул бдительного стража ножом в голую волосатую грудь. Вбил нож со злости – злясь больше на себя, чем на служивого, – по самую рукоятку.

Сторож удивился и ничего не сказал.

А Харднетт сказал.

– Падай, – сказал он. – Ты убит.

И выдернул нож.

Сторож послушно пустил из уголка губ кровавую струйку и умер.

Полковник вытер нож о штору и, проявив запасливость, спрятал его под балахоном.

Оставаться в музее не имело больше никакого смысла, да и делалось просто опасно – пожар разгорался и подступал. История аррагейцев уже превратилась в пепел, историю муллватов ждала та же печальная участь. Перешагнув через труп, Харднетт поторопился на выход.

Когда ворвался в задымленный холл, увидел, что огонь уже подточил перекрытия между вторым и первым этажами. Подумал: «Через пару секунд рухнет». И резко ускорился.

И действительно, едва полковник, ловко увернувшись от вялой брандспойтной струи, выскочил наружу, раздался характерный треск.

Перекрытия обрушились.

Протиснувшись сквозь толпу набежавших зевак, Харднетт нырнул в ближайшую подворотню и темными дворами, в каждом из которых его встречали дружным ором не то сильно озабоченные коты, не то вечно голодные кошки, стал пробираться к юго-западной окраине Киарройока.

Он торопился – до означенного времени оставалось совсем немного. Впрочем, волновался полковник зря. Остаток пути прошел без происшествий, и когда пригородная дорога выродилась в тропу, а та, в свою очередь, проскочив между двумя невысокими холмами, растворилась в песчано-каменистых просторах, он вышел на условленное место. Секунда в секунду.

«Точность – вежливость королей, – удовлетворенно подумал Харднетт, кинув взгляд на светящееся табло часов. – Королей и федеральных агентов».

Вертолет уже ждал.

Пилот, уверенный в себе человек с пышными усами, тщательно изучил лицензию, отсалютовал и пригласил на борт. Молодой улыбчивый штурман подхватил баул и помог устроиться. И он же уточнил:

– Куда летим, сэр?

Харднетт, не задумываясь ни на секунду, выдал скороговоркой:

– Выкиньте меня, парни, где-нибудь километрах в трех от Айверройока. Место выберите сами. Где удобнее, там и садитесь. Мне без разницы.

– Сделаем, – пообещал штурман.

– Сколько времени займет?

– С полчаса.

– Отлично. Я – бай-бай. Толкнете по прибытии.

– Толкнем, сэр, – заверил штурман.

Пилот же, проявляя гостеприимность, крикнул из кабины: