– А Потапов этот – он посвященный?

– Нет. Он так… – Михей сделал такое движение рукой, будто вкручивает лампочку. – Собиратель.

– А может, он и спер?

– Вряд ли. Это маг сделал.

Сказано было с убежденностью, которая не могла меня не заинтересовать.

– Почему ты так решил? – спросил я.

– В лавку приедем, сам увидишь, – ответил Михей.

Тут он был прав, любое разбирательство нужно начинать с осмотра места преступления. И чем раньше к нему приступить, тем лучше, ибо работа по горячим следам зачастую приносит неплохие плоды. Вот почему я быстро сунул кольт в кобуру (сыщик без «машинки» все равно что кот с презервативом) и потянул незадачливого ростовщика на выход.

Лабаз Михея Процентщика со времен первых кооперативов занимает цокольный этаж (а проще говоря – подвал) солидного дома дореволюционной постройки, что стоит на углу Российской и Марата. Дом нежилой, на первом этаже магазины, на втором и третьем – конторы-офисы. Вход в лавку вырублен с торца и оборудован вполне современными механическими жалюзи.

– Видишь? – сказал Михей, когда мы выбрались из машин. – Все чин-чинарем, все как у людей.

Потом еще и постучал ногой по стальной кольчуге, показывая, насколько прочна.

– Лавку сам открывал с утра? – уточнил я.

– Сам, – ответил Михей.

– И жалюзи…

– Были опущены.

– Еще вход есть?

– Нет, этот единственный.

– А окна?

– Нет тут никаких окон. Глухой подвал.

– А вечером лавку кто запирал – ты или продавец?

– Естественно, я. Всегда последним ухожу и сам все запираю.

Михей щелкнул пультом, жалюзи радостно заскрипели и пошли собираться в кучу.

Когда ростовщик сунул ключ в замок двери, я спросил:

– Сигнализация есть?

– Имеется. Утром с пульта снял.

– Неужели выведена на пульт вневедомственной охраны? – подивился я.

– Нет, – ответил Михей и не без гордости пояснил: – Мы тут в складчину своих гавриков держим.

На всем экономит, подумал я. Если человек жаден, то он жаден во всем. За рубль белку в лесу насмерть загоняет, за кроуль – сам удавится.

– А свою защиту накладываешь? – спросил я для порядка, уже догадываясь, каким будет ответ.

И угадал.

– Нет, – ответил Михей и даже не смутился.

Слов не было, оставалось только головой покачать: оказывается, даже для личной безопасности Процентщику Силы жалко.

Это уже шиза какая-то, мысленно поставил я ему диагноз. Тут хороший доктор нужен. Лучше – профессор. А еще лучше – академик Академии медицинских наук.

В лавке пахло по-особенному, именно так пахнет сгустившееся время – сандалом, пылью и прелой стружкой. Михей повел меня через зал прямо в кабинет, но я задержался у стенда с банковскими кредитными билетами. Сразу (наверное, потому что желтоватая) кинулась в глаза «сотка» 1789 года с Екатериной Второй в овале. Улыбка императрицы и самодержицы всероссийской ничем не уступала улыбке Джоконды. Была такой же милой и загадочной. Я засмотрелся.

– Ты идешь? – поторопил меня Михей и, не дожидаясь ответа, вышел из зала через служебную дверь.

– Иду-иду, – крикнул я и, неловко развернувшись, задел локтем стоящую на постаменте огромную китайскую вазу.

Ваза, в росписи которой присутствовала пара священных драконов, покачнулась и стала падать. Я едва-едва успел принять ее горло на подъем ноги.

Бережно водрузив фарфоровую реликвию на место, с облегчением подумал: пронесло, и Михей бы не простил, и сам себя три года ел бы страшным поедом.

И то.

Быть может, именно эту самую вазу преподнес Конфуций архивариусу Лао-цзы при личной встрече. Говорят, была такая встреча. А еще говорят, что перед тем как попрощаться, Конфуций сказал: «Птицы летают, рыбы плавают, животные бегают. Бегущее животное можно заманить в западню, плавающее – в сеть, а летящее – настигнуть стрелой. Но как быть с драконом?» По легенде, Лао-цзы ответил таким образом, что Конфуций долго не мог прийти в себя и потом еще два года шептал по ночам на ухо наложнице: «Я видел Лао-цзы, я видел дракона».

Когда я вошел в логово отчаянного скупердяя, мне было сразу указано на метровый мраморный пьедестал, имитирующий формой дорическую колонну. На нем всеми цветами радуги сверкал хрустальный колпак с набалдашником.

– Тут, что ли, чаша стояла? – спросил я, подошел и приподнял прозрачную крышку.

– Да, там, – подтвердил ростовщик и тяжело вздохнул: – Стояла. Теперь не стоит.

– А чего, раз так дорога, сейф для нее не завел?

– Не видел смысла.

– А теперь видишь?

– И теперь не вижу. Тут маг поработал, а маг и из сейфа бы…

Я его перебил:

– Да с чего ты взял, что это дело рук мага?

– Разве это не очевидно? – удивился моей бестолковости Михей. – Сам посуди: жалюзи не тронуты, все замки и двери в порядке, в полу, потолке, стенах пробоин нет, а чаша пропала. Кто мог так все аккуратно провернуть? Только маг.

Я оглядел кабинет. Он был не таким уж и маленьким (квадратов, наверное, двадцать полезной площади в нем имелось, а то и больше), но казался очень тесным. А все из-за многочисленных стеллажей и шкафов, полки которых заполнял всяческий магический хлам. Чего там только не было: выводок божков-бродяг из нефрита, фарфоровые фигурки крокоттов, левкрокоттов и прочих мантихор, эмали с рельефными изображениями различных гадов, кубки, клинки, фрагменты рыцарских доспехов и манускрипты разных времен и народов. А помимо того: веера, опахала, алхимические приборы, чьи-то сердца в банках с формалином, глаза в спирту и засушенные лапы птиц. А еще: затертые тысячами прикосновений четки, пентакли, талисманы, подвески, бусы, кольца, серьги и браслеты в ларцах, шкатулках и россыпью. И еще: рога и копыта, мумии змей, чучела летучих мышей, лакированные хвосты ящериц и ожерелья из волчьих (и не только) клыков. И прочее, прочее, прочее.

Весь этот колдовской брикабрак излучал Силу, много Силы, очень много Силы, поэтому определить, была ли использована вором магия, не представлялось возможным. Разве реально определить, плевал ли кто-то в лужу, если после плевка прошли часы? Вообще-то, наверное, реально, но только на такой химический анализ уйдут века. Овчинка выделки не стоит.