Планетный же тип, к которому она принадлежала, представлял ту дикую смесь Сатурна и Венеры, которая формирует натуры требовательные к себе и другим, но при этом любвеобильные и преданные. Иной раз до фанатизма. И это, честно говоря, меня сразу напрягло.

Разговаривать с ней в присутствии жующего Михаила Семеновича мне не хотелось. Я предложил куда-нибудь проехать.

– В отделение? – испуганно спросила она таким надсадным голосом, что я понял – сейчас разрыдается.

– Нет, что вы, Зоя, – поторопился успокоить я. – В кафе какое-нибудь. Посидим, поговорим о том о сем, выпьем кофейку. Не против?

Она плохо понимала, чего от нее хотят, точнее – совсем не понимала, но тем не менее мотнула темно-рыжей копной – нет, не против.

Попрощавшись с бывшим танкистом, как с братом родным, и пожелав ему всяческих успехов в боевой и политической, я быстрей, пока не передумала, потянул девушку на выход.

На улице обнаружилось, что дождь прекратился, тучи ослабили строй и сквозь многочисленные бреши хлынул на промокший город могучий солнечный поток.

Дышалось после дождя как никогда легко, и я вдруг, позабыв на миг про все на свете, почувствовал острое желание взлететь. Причем не просто взлететь, а, яростно работая крылами, добраться до такого высоко-высоко-высоко, где обязательно найдется воздушный поток, который унесет меня от этого серого унылого асфальта в то чудесное далеко, где дни состоят из меда, молока и неба, а ночи – из звезд, сеновалов и девственниц.

Только крыльев у меня в ту минуту не было. А был долг, груз которого вбил меня в этот самый асфальт по самые плечи. И еще было много всяких левых дел-делишек, на которые я сдуру подписался из-за неизбывного стремления везде, всюду и во всем утверждать Справедливость.

Да, тяжело быть драконом в мире людей.

В особенности золотым.

Когда добрались до машины, Зоя заявила, что предпочитает ездить на заднем сиденье. Мне было все равно – на заднем так на заднем. Я галантно распахнул перед ней дверку, и девушка, сложившись чуть ли не пополам, полезла в салон. Но устроиться не успела, дико завизжала и, словно пробка из взболтанного шампанского, выскочила наружу.

– Там змея! – схватив меня за рукав, закричала она. – Змея там!

Я отстранил девушку, заглянул внутрь и никакой змеи, конечно, не обнаружил. На сиденье валялась новенькая оплетка для руля. Абсолютно безвредная штуковина.

Слова начальника службы безопасности подтвердились. Зоя Крылова на самом деле оказалась дамой нервической, в любую секунду готовой упасть в обморок. И я пожалел, что не имею привычки носить с собой флакончик с нюхательной солью.

Впрочем, обошлось.

Оплетка была немедленно спрятана в бардачок, но девушка ехать на заднем сиденье передумала. Плюхнулась рядом со мной на переднее и всю дорогу не могла успокоиться, ерзала как на иголках. Отпустило ее только тогда, когда в кафе Дома Кузнеца выпила кофе с коньяком, а потом еще немного коньяка без кофе.

– Можно я задам вам несколько вопросов приватного характера? – спросил я, когда понял, что Зоя уже способна воспринимать слова. Она обреченно кивнула, и я начал: – Это правда, что вы и Павел Тарасов…

Девушка не дала мне закончить вопрос.

– Я очень его любила, – сказала она и промокнула платком сначала левый глаз, а потом правый.

– А он вас?

– И он меня. – Она нервно потеребила платок и, убеждая больше саму себя, чем меня, повторила: – Очень он меня любил.

– Жаль, что все вот так вот вышло, – сказал я. – Мне правда жаль.

Она шмыгнула, глаза ее наполнились слезами, и я поторопился успокоить:

– Ну-ну, Зоя. Не надо плакать. Все будет хорошо.

– Я не знаю, как теперь жить, – сдавленно, сквозь слезы сказала она. – И не знаю, зачем.

– Вы еще такая молодая, у вас, милая моя Зоя, еще все впереди, – с трудом подбирал я слова утешения. Потом, сообразив, что слова тут не столь важны, как интонация, стал поглаживать ее руку и задушевным голосом нести первое, что приходило на ум: – А жить надо просто, Зоя. Чем проще, тем лучше. Варите летом варенье, зимой лепите пельмени, цепляйтесь осмысленным бытом за жизнь. И мой вам совет: шейте, Зоя, промозглыми осенними вечерами нарядные сарафаны. Шейте их, а потом носите. Потом, когда наступит весна. Обязательно, обязательно, Зоя, носите в конце мая нарядные сарафаны. А там, глядишь, все и наладится. Жизнь, она же, как штрих-код, полосатая. Черную полосу обязательно когда-нибудь сменит белая. Ну если и не белая, то не такая жирная.

Грузил я девушку таким вот вздором, а сам настойчиво пытался проникнуть в тот участок ее памяти, где хранились сведения об обстоятельствах смерти Павла Тарасова. Только ничего у меня не выходило. Все воспоминания о страшных минутах были забиты в подсознание и надежно заблокированы защитной реакцией мозга. Все, что я нащупывал Взглядом, походило на черный квадрат Малевича: ноль эмоций и ноль информации. Без каких-либо просветов. Ни за что на свете и никогда больше не хотела она вспоминать, как вошла в кабинет, как обнаружила бездыханное тело любимого человека, как поняла, что он мертв. Не хотела вновь переживать весь этот лютый кошмар. Выключатель сломала, провода перерезала, лампочку разбила.

Но – шалишь! – я точно знал, что ничего из ее памяти не стерто, что все она прекрасно помнит. Все, до самых мельчайших деталей. Просто нужно пробить блокировку. Пробьешь – и все всплывет.

Я выбрал момент и, не меня разговорной интонации, сплел заклинание вывода из забвения:

Не помогло. То ли заклинание мое оказалось слабым, то ли вытеснение оказалось слишком глубоким. А скорее всего – и то и другое вместе.

Тогда я решил раскачать подсознание Зои без применения магии. Двумя ударами десертной ложки по краю чашки отменил заклинание и стал пошлым образом девушку забалтывать. Пытаясь провести горемычную в тайники памяти окольными путями, я что-то говорил и говорил ей без умолку. Говорил и говорил. Говорил и говорил. Говорил и…