Ливень аплодисментов и цветов обрушился на юного пианиста. Каталонский Дворец музыки был полон народу, и сейчас публика вскочила на ноги в едином порыве, награждая овациями юного виртуоза по имени Жоан Дольгут Сарда.

Из первого ряда на него с любовью и гордостью смотрели Андреу, Аврора и Map.

Борха впервые выступал перед широкой публикой — причем под именем и фамилией деда, память которого он безмерно чтил. Сегодня вечером дедушкины сонаты получили заслуженное признание. Раскланиваясь на сцене, он отчаянно искал глаза Map, но свет прожекторов ослеплял его. Аплодисменты просили, требовали, умоляли...

Он исчез за кулисами и через несколько минут вернулся с партитурой в руках. Зал затих. Над головами зрителей торжественно разлилась TristesseШопена. Андреу сжал руку Авроры. Соледад и Жоан были рядом.

Издали, из ложи семейства Сарда, Тита вместе со своим отцом наблюдала за сыном. Полгода назад Массимо ди Люка испарился из ее жизни, отдав предпочтение образцовой ученице, значительно моложе и красивее Титы и к тому же во много раз богаче. Тем не менее строительство фитнес-центра шло успешно, и еще через полгода планировалась церемония открытия. Тита снова сделала пластическую операцию, в результате чего ее лицо окончательно потеряло всякое выражение. Она казалась удивленной, разочарованной, веселой и грустной — всем и ничем одновременно. После ухода любовника она из кожи вон лезла, чтобы сблизиться с сыном, но неизменно терпела поражение. Этот концерт она рассматривала как последний шанс.

Когда все кончилось, она поймала его у выхода:

— Борха...

— Жоан. Меня зовут Жоан Дольгут. Если ты не в курсе, — подчеркнул юноша, — у моего отца есть фамилия.

— Сынок...

— Извини, я должен идти.

— Прости меня.

— Прости себя сама, мама. Сначала прости себя сама.

— Ты играл великолепно.

— До свидания, мама.

Вернувшись на бульвар Колом, Аврора и Map нашли на полу конверт. Его кто-то просунул под дверь, пока они были на концерте. Аврора подняла его и прочла приложенную записку:

Дорогая Аврора,

Я глубоко сожалею, что так долго держал при себе то, что принадлежит Вам и только Вам. Надеюсь, когда-нибудь Вы сможете меня простить. Не надо меня ненавидеть, пожалуйста.

Ульяда

Аврора извлекла из конверта папку: это был отчет судмедэкспертов о вскрытии тела ее матери. Она прошла в гостиную и бессильно опустилась на диван. Map хотела сесть рядом, но Аврора попросила оставить ее одну.

Она вызвала в памяти образ матери и Жоана, распростертых на полу, и сердце болезненно сжалось. Несомненно, сейчас ей разбередят старые раны, которые ничем не лечатся.

Пытаясь унять дрожь в руках, она открыла папку, и на колени ей выпал моментальный снимок жениха и невесты, какими их обнаружили на кухне. Аврора долго рассматривала покойных — они казались мирно спящими. Безмятежность их лиц, румянец на щеках и улыбки словно бросали вызов смерти. Нежное объятие соединило их навсегда.

Первая страница пестрела обычными данными: дата проведения анализа, имя матери, пол, возраст... Каждая графа была тщательно заполнена на компьютере и не сообщала ничего нового. Дальше шли дата смерти, ее обстоятельства и видимые причины. Следом перечислялись по порядку признаки разложения, которые в данном случае оказались практически отрицательными: поразительным образом тело не претерпело почти никаких изменений с момента прекращения жизнедеятельности организма. Скрупулезное обследование подтверждало отсутствие шрамов и внутренних повреждений, а также подчеркивало яркий румянец — эту обманчивую иллюзию жизни, типичную для отравления газом.

На следующей странице ряд гистограмм, схем и рисунков наглядно и подробно иллюстрировал каждый этап внутриполостного обследования. Кое-что во фронтальном изображении мгновенно привлекло внимание Авроры. Под грудью, набросанной небрежными штрихами, огромное сердце целиком занимало грудную клетку, буквально расплющив легкие по внешнему контуру тела.

— Взгляни-ка на это, — сказал патологоанатом своему помощнику, вскрыв грудную полость.

— Боже ты мой! — вырвалось у молодого человека. — У нее же сердце в груди не помещалось! Как она вообще жила в таком состоянии?

Врач включил запись на магнитофоне и продолжил:

— При вскрытии грудной клетки обнаружена патологическая сердечная гипертрофия, практически полностью уничтожившая легкие.

Обследование шло своим чередом, но что-то непостижимое мерещилось врачу в этой старушке. Ее спокойное и счастливое лицо, ее влюбленная улыбка категорически противоречили тому, что находилось у нее внутри. С такой сердечной патологией непонятно, как ей удавалось дышать. Она давно должна была умереть от удушья.

Он перешел к анализу околосердечной сумки. Причиной диспропорции сердца, смещения и атрофии легких оказалось избыточное скопление серозной жидкости. Как только перикард был вскрыт, в помещении разлился насыщенный аромат.

Это еще что? Запах ошеломлял — тонкий, изысканный... Прозрачная серозная жидкость пахла... розами! Как будто в морге расцвел пышный розовый сад.

Весь персонал побросал свои дела и устремился к источнику неуместного благоухания. Откуда оно взялось? Аутопсия прервалась на несколько часов, потраченных на поиски объяснения загадочному феномену. Химический анализ показал, что на месте серозной жидкости находилась розовая вода. За всю историю больницы не случалось подобных казусов.

Помощник тщательно обыскал одежду покойной и вернулся со сложенным во много раз листом бумаги. Он был прикреплен английской булавкой на внутренней стороне корсета. В письме, адресованном Соледад Урданете, некий кардиолог теплым, но решительным тоном сообщал, что поделать ничего нельзя. Результаты компьютерной томографии подтвердили его подозрения. Обнаруженная патология находится на очень поздней стадии и лечению не поддается. В лучшем случае жить ей осталось несколько недель. Судя по дате, письмо было отправлено за две недели до самоубийства.

— Она умерла от любви, — сказал патанатом помощнику. — Жаль, что мы не можем написать этого в отчете.

Обливаясь слезами, Аврора читала письмо кардиолога. Теперь она понимала, почему мать ушла так... не попрощавшись. Теперь она все понимала.

Отделка нового дома подходила к завершению, и через две недели Андреу и Аврора планировали поселиться вместе. Квартиры на бульваре Колом и в Борне останутся семейным достоянием по горячей просьбе детей.

В доме Жоана Дольгута Борха мастерил воздушных змеев, в точности следуя инструкциям, найденным в дедушкиной серой тетрадке. Сегодня никто уже не делал змеев такими допотопными методами. Гостиная была завалена бумагой, болванками, инструментами, деревянными дощечками, лоскутами ткани и бутылочками клея.

Борха взял за образец маленькую модель из книги по искусству оригами и увеличил масштаб. Теперь, после многих дней труда, ошибок, исправлений и усовершенствований, из его рук выпорхнули две белые птицы с величественными крыльями.

Прогноз погоды обещал сильный ветер, сухой и теплый, а значит, вечер будет подходящий для полетов.

Закончив работу, он навел порядок в комнате и побежал в душ. Потом выглянул в окно. Несмотря на довольно поздний час, на улице стоял удушливый зной. Асфальт плавился под летним солнцем, небо пожаром охватывали багровые сполохи. Он оденется в белое.

Он вызвал такси — ожидание показалось ему вечностью — и попросил шофера доставить его к воротам кладбища Монжуик. На дорожках некрополя его встречали каменные ангелы, от которых веяло одиночеством. Сонное молчание могил вызывало в нем благоговейный трепет. Он впервые в жизни посещал кладбище, однако охватившее его чувство было скорее сродни глубокому уважению, нежели страху.