Не прошло и минуты, двери подъезда снова отворились и вышел Гена Степовецкий, которого ещё с детского сада называли не иначе как Крокодил Гена. Крокодила Гену вела за руку старшая сестра, девятиклассница Марина. И он, и она несли яркие полиэтиленовые кульки.

«В бассейн похромали, — опять хмыкнул Толя. — В чемпионы рвутся!

Кроль, брасс, баттерфляй…»

Не успел он всё это подумать, как вслед за Геной и Мариной из подъезда вышел Алик Ивасюта. Его вела за руку мама — высокая пышноволосая красавица в синем вельветовом платье с блестящими пуговицами. Алик нёс папку с нотами, а мама — скрипку в футляре.

«О! И этот на свою музыку намылился, — в третий раз хмыкнул Толя. Будущий Паганини!» Так говорят про него мама и три тётки, которые живут все вместе в одной здоровенной квартире на пятом этаже. Вот именно — Паганини! Наталочка Приходько, живущая на одной площадке с Ивасютами, говорила, вроде бы её папа сказал, что когда Алик пиликает на скрипке, у него начинают болеть зубы. Толя хмыкнул в четвёртый раз. И тут же вздохнул. «Ну, чего ты?! — сказал он сам себе. — Чего ты хмыкаешь?! Расхмыкался! Признайся, что ты просто завидуешь им… Ничтожество! Никудышник!»

Ему стало больно. Несколько дней назад та же Наталочка Приходько, которая учит сразу три языка — английский, французский и немецкий, — и которая с недавних пор стала не Наталочка, а Натали (с ударением на последнем слоге, потому что именно так произносится по-французски её имя), так вот, эта самая Натали Приходько сказала, что её мама сказала, что воспитанием детей надо заниматься как можно с более раннего возраста, что если не выявить вовремя способностей, то даже из самого способного ребёнка ничего не выйдет, а вырастет просто никудышник, ничтожество.

Ничтожество! Толя тогда же посмотрел в словарь — что это такое.

«Ничтожество — ничтожный, мелкий человек». Мелкий…

Толя вздохнул.

Ещё совсем недавно было так хорошо! Все они ходили в детский сад.

Вместе играли. Было весело. Люся Гулина и Богдан Цыпочка были обыкновенные себе Люська и Богдан, которых можно было стукнуть по спине, бегая в горелки. И Алик Паганини не знал, где у скрипки смычок, а где всё остальное. А Натали Приходько не то что на трёх иностранных — на родном украинском языке двух слов слепить была не в состоянии.

Но только пошли они в школу — и началось! Родители словно головы потеряли. Словно наперегонки бросились — как бы к самому выдающемуся, самому модному делу своего ребёнка приспособить. И растащила судьба Толиных друзей от него за какой-нибудь месяц. То, бывало, каждый вечер во дворе носятся дотемна, во что-то играют, бегают, визжат так, что пенсионеры, забивающие на детской площадке «козла», передёргиваются нервно. А теперь… Натали Приходько иностранные слова зубрит. Алик Паганини гаммы смычком выпиливает. Цыпочка и Гулина кренделя на льду выписывают. Крокодил Гена в бассейне мокнет. Лишь Толя один как палец слоняется, ничтожество…

Может быть, и он бы не хуже других и на льду кренделя выписывал, и в бассейне плескался, и слова иностранные зубрил. Да… некому его водить. Родители его лекторы общества «Знание», в разъездах всё время. А бабушка Марыля хворая («обезножела», как сама говорит). Не столько она его, сколько он её досматривает. И в магазины бегает, и в дом приносит. И вообще всё, что надо, делает. Хорошо, что она хоть обед варит да по хозяйству, прихрамывая, справляется.

Впрочем, если бы бабушка Марыля и не «обезножела», а была бойкая, как Цыпочкина, кто знает, водила бы она его по тем бассейнам и каткам или нет. Как-то у них в семье не принято было его водить. Даже в детский сад он всегда сам топал. Благо что недалеко, полквартала всего, и улицу переходить не надо.

Он уже думал: может, самому куда-нибудь записаться и ходить. Но так и не отважился. Ещё те дяди и тёти в секциях на смех поднимут: чего, мол, такой шпингалет приполз, порядка не знаешь, что ли? И не запишут. Только стыда наберёшься. И почему он был так уверен, что не хуже других и на льду, и в бассейне, и слова иностранные… А может, как раз и не вышло бы ничего! В позапрошлом году, когда с родителями в Евпатории на море был, как он испугался, соскользнув с папиной спины на глубоком месте… Думал, что всё, конец. Воды сразу нахлебался. И потом три дня в море боялся заходить. А на скрипке так точно не смог бы. Это же как минимум слух нужно иметь. А у них в семье — ни у папы, ни у мамы, ни у бабушки Марыли. Откуда ж у него возьмётся? Вот и выходит, что настоящее он ничтожество.

Толя снова вздохнул.

Уроки уже давно сделаны. Читать и писать он ещё в детском саду научился, теперь эти уроки ему раз плюнуть. Что же делать, чем заняться?

— Пойди, радость моя, погуляй! — словно прочитав его мысли, крикнула из кухни бабушка Марыля. — Гляди, погода какая! Последние денёчки. Скоро дожди начнутся. Пойди, мой дорогой, пойди…

И Толя без особого желания, просто чтобы не спорить с бабушкой, надел курточку и, хлопнув дверью, вышел из дому.

На детской площадке играли дети. Но одни были младше Толи, другие старше ни с теми, ни с другими он, как говорится, не «контачил». И даже не глянул в ту сторону. А пошёл на задний двор, где стоял старый, покосившийся двухэтажный дом с выбитыми стёклами. Людей из него давно выселили, собирались снести, но почему-то не сносили. И он стоял, неудержимо привлекая вечной тайной покинутого жилья. По комнатам гулял ветер, вороша на полу обрывки каких-то старых газет и бумаг. На стенах таинственно шуршали ободранные обои и время от времени со звоном хлопала сорванная с петель форточка.

Детям категорически запрещалось даже подходить к этому дому, но как же здорово играть тут в прятки, в войну, в сыщиков-разбойников! Они прозвали его «старым замком». Сколько незабываемых часов провела тут их компания в то последнее лето перед школой! Эх, жаль, что они все теперь так заняты. Здорово было бы, если бы…

И вдруг Толя вспомнил, что сегодня на большой перемене Натали Приходько говорила, будто она вчера вечером слышала, как в подвале «старого замка» что-то мяукало. Посмотреть бы, но… ей же идти на французский, а потом на английский, не говоря уже про немецкий. Люся Гулина заахала и сказала, что ей, к сожалению, тоже надо на фигурное. «Подумаешь, мяукало, — сказал Крокодил Гена. — Помяукало-помяукало и перестало» — «Нет, надо бы, конечно, посмотреть: может, котёнок?…» — сказал Алик Паганини. Однако больше никто ничего не сказал, потому как переменка кончилась.

Толя подошел к «старому замку» и прислушался.

Тихо.

«Крокодил Гена был-таки, наверное, прав, — подумал он. Помяукало-помяукало и перестало». Но на всякий случай позвал:

— Кис-кис-кис!

И вдруг откуда-то снизу, из-под лестницы, послышалось слабое приглушённое мяукание. Узкая деревянная лестница на второй этаж начиналась сразу у дверей. За лестницей чернел большой квадратный вход в подвал. Крышка была оторвана и лежала в стороне.

Толя приблизился к чёрному квадрату и снова позвал:

— Кис-кис-кис!

В ответ — жалобное, отчаянное, поспешное:

— Мяу-мяуу-мяу!… Мяу! Мяууу…

Так мяукают, только взывая о помощи. Наверное, это был котёнок — такое слабое и бессильное было мяукание.

Толя наклонился.

Из подвала дохнул на него мокрый, гнилой холод. Где-то глубоко внизу, в чёрной, непроницаемой темноте, светились два маленьких зелёных глаза. Толя вздрогнул и отшатнулся. Котёнок, видимо, почувствовал его испуг и мяукнул коротко и безнадёжно:

— Мяу!

«Эх, ты! Он второй день в холодном сыром подвале пропадает, выбраться не может, а ты — боишься. В самом деле — ничтожество ты!

Никудышный!»

Будто не сам он себе, а кто-то благородный и мужественный говорил ему эти слова. Но как побороть, пересилить скользкий, холодный страх, который от живота расползается по всему телу и делает его немощным и бессильным? Как?

Тут никто не поможет. Никто. Только ты сам.

Котёнок снова мяукнул.

— Погоди! Я сейчас, сейчас… — дрожащим голосом тихо проговорил Толя и вялыми, непослушными ногами сделал шаг вперёд. Он видел только две первых ступеньки. И ступил на них. Шаг… ещё шаг… ещё…