— Найди ее и убей, мой верный нукер, ибо могущество ее безгранично и только она угрожает моему величию, — сказал сегун.

Ним Азил низко поклонился своему сюзерену, засунул за пояс свой верный боевой серп, закинул за плечи мешок сюрикенов, и, забежав в «Сад Утренней Свежести» попрощаться с гейшами Моэ, Нимоэ и Все Хниоэ, отправился в теплую южную страну, где мужчины слабы как женщины, женщины наивны и глупы, как рыбы, а рыбы там жирны и ленивы. В пути, как и положено воину, Ним Азил попадал в шторма, бури и сражения, северный ветер истрепал его кимоно, южный зной иссушил его кожу, заветная фляжка саке опустела, и мешок сюрикенов показал дно. Последним сюрикеном Ним заколол себе волосы, потому что черепаховый гребень, который он обычно использовал для этой цели, был безвозвратно утерян при суровых испытаниях, выпавших на его долю. Наконец Ним добрался до далекой южной страны, где мужчины словно женщины, женщины словно рыбы, а рыбы там вообще никакие, но оказалось, что хитрая колдунья Шу исчезла непостижимым способом в неизвестном направлении. Отчаявшись выполнить приказ своего сегуна, что сидит на черепах врагов под северным ветром в тени горы Фу, Ним Азил пошел куда глаза глядят и забрел в туда, где озеро Либос плещется у подножия горы Эгос, сияющая вечным снегом вершина которой упирается во Второе Небо, населенное полубогами и героями, ждущими прощения Будды. Ним Азил сел на берегу озера, и, глядя как зеркальные карпы лениво плещутся меж белых цветов лотоса, заплакал. И когда первая его слеза упала в воды озера Либос, Отец Карпов открыл один глаз. А когда вторая слеза нукера упала в озеро, Отец Карпов открыл второй глаз, выругался, и взмахнув плавниками, поднялся из глубины к поверхности, не дожидаясь третьей слезы, ибо не любил соленую воду.

— Отчего ты плачешь, доблестный воин? — спросил Отец Карпов пригорюнившегося Нима Азила.

— Как же мне не плакать, — отвечал Ним, — если не могу я убить злую колдунью Шу, потому что не могу ее найти. А не могу я ее найти, потому как исчезла она непостижимым образом в неизвестном направлении, а исчезла она…

— Ладно, ладно, я понял тебя, о доблестный воин, — отвечал ему Отец Карпов, думаю, что смогу помочь тебе, если отгадаешь ты три загадки. Будешь ли ты отгадывать?

— О да, я буду отгадывать, ибо некуда мне деваться.

— Вот тебе первая загадка, о воин. Что написал великий мудрец Можаки-сан на борту своей ужасной железной машины?

— Это простой вопрос, о Большой Говорящий Рыб, это знает каждый ребенок в нашей просвященной стране, и если все твои вопросы будут так же легки, как этот, то скоро я смогу выполнить приказ моего сегуна. Мудрейший из мудрейших Можаки-сан начертал на борту своей ужасной огнедышащей машины четыре иероглифа, которые можно прочесть как «Паровые Машины Не Летают», и был прав, ибо это действительно так.

— Хорошо, Ним Азил, ты правильно ответил на этот вопрос. Слушай же второй вопрос, и пусть твои уши будут открыты для моих слов. Что услышал Попото-сан, включивши в первый раз свою говорящую машину?

— Сколько раз я могу угадывать? — спросил Ним Азил у Отца Карпов.

— Отгадывай трижды, но если ты не знаешь ответа, это тебе не поможет.

— Треск грозы, — сказал Ним.

Отец Карпов молча покачал головой.

— Рекламу памперсов? — попробовал Ним еще раз.

— Осталась у тебя лишь одна попытка, воин, — ответствовал Отец Карпов.

— А, — Ним Азил ударил себя по лбу, — в учебнике истории это было набрано мелким шрифтом, поэтому я не сразу вспомнил. Он услышал следующее: «Поздравляю открытием радио зпт желаю дальнейших успехов тчк целую зпт маркони тчк».

— Ну что же, воин, и эту загадку ты отгадал правильно. Слушай же последнюю загадку, и слушай внимательно, потому как отгадывать можно только один раз. Как в стране варваров, лежащей далеко на северо-западе, называется процесс, в результате которго шеф тайной полиции становиться королем?

Долго думал Ним Азил, сидя на берегу озера Либос, и от мыслей, бродивших табунами в его голове, волосы его поседели, а лоб покрылся морщинами. Наконец глаза его прояснились и он сказал:

— Я понял, о коварный Рыб, где здесь ловушка! Вначале я хотел ответить, что процесс этот называется «переворот», но потом вспомнил, что люди в той стране, о которой ты говорил, все делают наоборот, и поэтому ответ мой таков — процесс этот называется «свободные демократические выборы», что бы это не значило.

Замер Отец Карпов в прозрачной воде, затем загорелся синим колдовским пламенем, и превратился в прекрасную обнаженную девушку.

— Ты правильно ответил на мои вопросы, о воин! Меня зовут Шу. Хочешь ли ты убить меня? — обратилась она к Ниму, и голос ее был голосом ангела.

Посмотрел Ним Азил в ее глаза, и понял, что не сможет выполнить приказ своего сегуна, потому что любит ее всем сердцем. И загремел среди ясного гром, и появился в клубах дыма сегун Гон Ибаксы, и на лице его была маска гнева.

— Подлый шакал! — закричал сегун, — Ты не выполнил мой приказ! Все это время я следил за тобой. Ты выдержал испытание битвой, испытание бурей, испытание отчаяньем, а также испытание ума, но последее испытание, испытание любовью, сломило тебя. Умри же, потерявший лицо!

Гон Ибаксы обнажил мечи и бросился на Нима Азила. Ним Азил выхватил свой верный боевой серп и отразил первый удар сегуна, хотя это было не легко. Тогда сегун своим любимым ударом «маваси гери» выбил серп из руки Нима.

— Любимый! — вскричала колдунья Шу, успевшая полюбить нукера за его ум, — неужели мы умрем сейчас, так и не испив напитка радости из нашего кубка любви?!

«Нет», — мотнул головой Ним Азил, и последний сюрикен, которым он заколол себе волосы, со свистом вспорол горло сегуну Гону Ибаксы и, булькнув, исчез в водах озеро Либос, что у подножья горы Эгос, в той далекой стране, где мужчины, как женщины, женщины как рыбы, а рыбы как шницели в fastfood. Доблестный Ним Азил с колдуньей Шу отправились пить напиток радости из кубка любви в шатрах неизвестности, и никто о них никогда больше не слышал. Черепа же врагов, на которых сидел сегун Гон Ибаксы, заросли плющем и диким виноградом и более не пугают прохожих.

— А теперь перейдем к овеществлению простых однородных предметов…

Голос учителя уплыл куда-то, наверно туда же, куда улетают на зиму мухи, и Шенг уставился в окно. За окном была осень. Тихо покачивалась ярко-желтая листва молодых дубков, росших вдоль аллеи, и блестела мокрая дорожка, выложення мелкой плиткой. «Среди этих дубков можно было бы замечательно пробежаться, — думал Шенг. — Наверняка там полно маленьких крепких желудей в смешных шляпках, которыми можно набить карманы, а потом кидаться ими в Общем Зале или в Спальне. И попасть Уку прямо в лоб…».

На этом размышления Шенга были грубо прерваны локтем его соседа, Ука, пребольно заехавшего в правый бок. Шенг мгновенно развернулся, чтобы наказать вероломного врага, но справедливое возмездие откладывалось — рядом с партой стоял учитель Сен и пристально смотрел на Шенга.

— Я тебя внимательно слушаю, Шенг.

Шенг неуверенно оглянулся, и, получив еще тычек от соседа, встал — Зубрящий Основы должен отвечать на вопросы учителя стоя — одно из многочисленных правил Школы-под-Горой.

— Я… Я не услышал вопрос, учитель Сен.

— Почему? Разве тебя не было в классе?

Где-то сзади начали хихикать. Шенг стоял, опустив голову.

— Желудь, — сказал он первое, что пришло в голову. Хихикание за спиной Шенга перешло в хохот. Учитель Сен тоже улыбнулся.

— Да… Действительно, что может быть проще желудя!

Внезапно улыбка исчезла с его лица и он строго сказал:

— Раз это по-твоему простой однородный предмет, может быть, ты его сейчас нам овеществишь?

Шенг переступил с ноги на ногу, вытер вспотевшую ладонь о собственные штаны, затем выпрямился, и, сжав правую руку в кулак и выставив ее перед собой, приступил к овеществлению. Как это делается, он представлял себе смутно, и по этому просто подражал своему старшему брату Фаю, ныне Созерцающему Тонкости в Школе-под-Горой. Замерев в позаимствованной у Фая позе, Шенг начал думать, какой же он, этот желудь, который надо будет сейчас предявить учителю. Маленький, зеленый, с забавной шапочкой, очень похожей на берет учителя Сена. По идее, желанный желудь должен был появиться в сжатом кулаке и избавить Шенга от свалившихся на него неприятностей. Но ничего не происходило, рука начинала потеть, а стихшее было хихикание становилось все громче. Шенг зажмурился изо всех сил и начал лихорадочно соображать. Желудь, мне нужен обычный желудь. Маленький, мокрый от осеннего дождя, и холодный. Таких сейчас полно там, за окном. Мокрых и холодных, упругих и гладких. В шапочке. Шапочка шершавая, а острый хвостик колет мизинец. Вроде что-то есть в кулаке, или это только кажется?