Далее следуют буддийские священники, живущие обычно при княжеских дворах, «педанда-Будда». Они составляют необходимое дополнение к «педанда-Шива» и восседают напротив них во время больших церемоний, собирающих всех жителей деревни. Интересно отметить, что жрец сидит на стороне Келод: у балийцев буддийский священник связан с культом злых сил!
Остальные жрецы занимаются народными верованиями. «Пемангку» — это, как правило, выходцы из судра. Они не получают сана, но считаются избранниками богов, которые устами человека в трансе изъявляют свою волю. Эти жрецы, хранители храма, не имеют доступа на княжеский двор.
Наконец, «сенгуху» осуществляют связь с силами ада. Любопытно, что у балийцев эти силы олицетворяет Вишну, поскольку он является богом моря. Жрецы сенгуху скорее колдуны, призванные заклинаниями защитить население от демонов. Они занимают последнюю ступень в балийской религиозной иерархии и во время церемоний сидят на более низких креслах, чем остальные священники.
На Бали, наверное, храмов столько же, сколько божеств и верований. В каждой деревне их не меньше трех, а всего на острове более десяти тысяч святилищ. В стороне Кайа стоит пура, посвящённая богам — покровителям или основателям деревни. Как и на Яве, предки играли здесь роль героев-цивилизаторов. В стороне Келод построен храм мёртвых; там же обитают души нечистых, которым не удалось окончательно покинуть мир. Между этими двумя святилищами в центре деревни стоит пура, символизирующая место, занимаемое человеком в мироздании. Туда жители приходят решать свои общинные дела. Таким образом, на Бали небесные силы участвуют во всех делах. Каждому поступку отведено место в божественном мироустройстве.
Кроме названных святилищ, рассеянных по всему острову, есть ещё особые храмы, посвящённые тому или иному богу, тем или иным силам. Они стоят обычно на берегу озера либо на склоне вулкана. Тем самым балий-цы освящают природу, чья гармония поражает таинством своего всемогущества.
Самый красивый из этих храмов — без сомнения, Бесаки[42]. Его террасы поднимаются на склонах Агунга на высоте около полугора тысяч метров. Сотни ступеней, окружённые демонами, ведут к мрачным меру. Святилище было выстроено в XIV веке и уцелело, несмотря на частые извержения Агунга.
В балийском календаре двести десять дней; в праздничные даты боги сходят с небес в храмы, и по этому поводу устраиваются церемонии, известные под названием храмовых фестивалей. Женщины загодя готовят к этому дню дары, отдавая этому занятию все время, остающееся от домашних дел. Нужно сплести особым образом пальмовые ветви, свить гирлянды из цветов, высушить на солнце сласти, набить рисовой соломой куклы. Это занимает у балийцев не меньше трети времени.
Изготовление даров — целое искусство; чужестранцы всегда удивляются, с какой ловкостью женщины раскладывают их в серебряные чаши, убирают плодами и листьями. Эти причудливые сооружения могут достигать двух метров в высоту!
Праздник обычно начинается под вечер. В первом храмовом дворике рассаживается гамелан, тихонько позвякивают ксилофоны. Дары расставляют во втором и третьем дворах. Женщины, мягко изгибаясь под грузом и придерживая его на голове одной рукой, отважно поднимаются по ступенькам. Чтобы пройти в дверной проем, им приходится приседать: пирамида даров бывает в человеческий рост. Они идут к педанда.
Тот сидит, поджав ноги, на бамбуковой эстраде под лёгкой крышей. Когда появляется вереница женщин с дарами, педанда начинает богослужение. Несколько свечей и керосиновых ламп отбрасывают жёлтый свет на меру и каменные ниши. Пахнет ладаном и цветами, вся атмосфера исполнена нежности и благоговения. Тихо звучат голоса. Изобилие плодов и цветов превращает храмовый дворик в громадный базар, призванный не разжечь аппетит у покупателя, а создать ощущение красоты. Шуршат батики, лица у всех серьёзные, собранные.
Педанда, весь в белом, не выходя из тени, читает нараспев монотонным голосом мантры во славу Шивы, воплотившегося в святой воде и сошедшего к жрецу. Сам священник проделывает дыхательные упражнения по системе йога. В момент, когда «божество входит в него», он бросает в чашу с водой лепестки цветов и освящает колокольчик, который будет звучать в течение всей церемонии. Чтением мантров и медитацией педанда полностью сливается с божеством, затем он брызгает на присутствующих святой водой. Те стоят на коленях, подняв надо лбом руки с зажатыми тремя красными лепестками. Их бросают навстречу спускающемуся богу. Педанда обрызгивает протянутые ладони паствы святой водой, закладывает каждому за ухо по цветку и прикладывает к переносице зёрнышко риса. Этим обрядом он вселяет божество в прихожан, приглашая их к медитации, мистическому единению.
По окончании церемонии принесённые дары пойдут в общую трапезу. Малая толика их останется на алтаре или же юноши закопают их позади меру. После трапезы следуют священные развлечения.
Вечером, после изнурительной дневной жары, после тысячи дневных дел и забот, балийцы погружаются в иной мир, в иное — священное — измерение.
Постоянное обращение к священному искусству — танцу, музыке, живописи, театру — придаёт лицам балийцев выражение удивительной молодости. Они излучают уверенность, душевное спокойствие; их ровное отношение к чужестранцам изумляет. В голову закрадывается мысль о том, что минувшие века западной цивилизации, развития техники и кажущегося прогресса — не более чем иллюзия! Мы убили в себе чувства, разрушив все связи с природой. Здесь, на другом конце мира, на лицах этих людей читаешь радость и внутреннее успокоение…
Балийский гамелан берет за живое звуками ксилофонов. Звуки дёргают за жилы, музыка взывает не столько к чувствам, сколько к телу. Руководитель оркестра играет на «тендере» — это тот же ксилофон, но чуть больше остальных. Молоточек живо бегает по металлическим пластинкам. Остальные музыканты следят за ним краешком глаза. Вот лёгким движением он прерывает каскад звуков; вступает флейта, весёлая, болтливая — словно торопится поведать что-то. Старик, играющий на ней, в упоении закрывает глаза. Ксилофоны тихонько, мелкими шажками, вторят ему, дожидаясь, пока он доскажет до конца сокровенное. И вновь тишину разрывает, живо контрастируя с ритмической нежностью флейты, водопад светлых нот.
Оркестранты сидят, поджав по-портновски ноги, у ограды первого храмового дворика, так что танцующим приходится двигаться рассчитанными движениями. На каждый такт они реагируют движением пальцев, глаз, застывают на мгновение в равновесии в неуловимо позе. Да, её едва успеваешь уловить, потому что в следующий миг — новый пируэт.
Танцовщицы не выгибаются, не приседают, не выпрямляются, а делают все это разом, одновременно; кажется, что девушка приближается все время к какой-то невидимой границе, не решаясь пересечь её… Воображение дополняет картину — и девушка становится деревом, веткой, лианой.
Волшебные танцевальные метаморфозы составляют часть древней балийской традиции. Наибольшей известностью пользуются танцы «легонг» — это исполняют две девушки под аккомпанемент старика, рассказывающего содержание танца, и «джаньер», в котором участвует несколько танцовщиц. На Бали, как и в Сунде, существует танец рыцаря, который исполняет девушка. Балийская танцовщица движется быстрее, чем сунданка, в её исполнении меньше драматизма. Мы говорили уже, что у балийцев с сунданцами много общего как в характере, так и во внешности, в обычаях. Однако этнически их ничто не связывает.
Едва ли не самый впечатляющий из балийских танцев — «кечак», танец обезьян. В центре первого храмовoгo дворика в землю вонзают факел; несколько сот мужчин, обнажённые по пояс, усаживаются концентрическими кругами. За ухом у каждого красный цветок, они ритмично двигают плечами, выкликая: «Кечак… Кечак… Кечак…», а главный рассказчик громко читает наизусть эпизоды Рамаяны. Танцоры изображают обезьянью армию Сугривы. Ритм быстро захватывает присутствующих. Мужчины разом вздымают руки, которые в свете факелов кажутся красными сполохами огня. Вдруг они откидываются на спину, словно раскрывшийся цветок. Гортанные голоса танцоров-певцов придают происходящему совершенно фантастическую окраску, порой кажется, что это шабаш.
