Преисполненные надежды, наши друзья разошлись по ближайшим деревням. Лурах распорядился будить жителей. На рассвете последние гедеки были установлены. Круг наконец замкнулся.

Новость с необыкновенной быстротой облетела горы, и к окружённой долине потянулись многочисленные зрители. Женщины по такому случаю облачились в праздничные одежды, детишки торопились занять лучшие места в «амфитеатре», рассаживаясь на изгороди. Из города по приглашению лураха прибыли официальные лица. Им пришлось оставить свои машины внизу и лезть со всеми на гору.

До того как приступить к заключительной фазе, следовало прорубить внутри волшебного круга дорогу для охотников. Крестьяне быстро сделали это с помощью ножей. Кабаны по-прежнему прятались в густых зарослях.

Малим по обыкновению начал с молитв и приношений. Только на сей раз, к нашему вящему удивлению, кроме кусочков пищи в кубке добавились деньги, выданные в качестве вознаграждения его группе. После краткой церемонии первые охотники под радостные крики окружающих вошли внутрь волшебного круга.

По традиции мужчинам надлежало действовать голыми руками. Обнажённые по пояс, подоткнув полы саронга, они бросились в чащобу. На поляне показались первые кабаны, но громкое улюлюканье заставило их тут же скрыться. Охотники на бегу старались схватить животных за задние ноги. Если это удавалось, они передавали зверей через ограду в толпу; их осторожно держали на вытянутых руках, животом кверху, чтобы они не могли укусить. Снаружи горцы ловко связывали им лапы и клали на бок.

В начале охоты несколько человек все же получили ранения, быстро истощившие нашу аптечку.

Спустя какое-то время внутрь ограды были пущены собаки. Приземистые с белыми подпалинами дворняги бесстрашно бросались на кабанов, выгоняли их на открытое место и мёртвой хваткой впивались в горло. Охотник тут же отнимал добычу и быстро перекидывал её в толпу за оградой.

Под конец в ход пошло холодное оружие. Но какое! Это были поистине музейные вещи — копья, быть может, эпохи Маджапахита. На деревянных древках, отполированных ладонями воинов и охотников, были насажены металлические наконечники — затупленные, заржавевшие, едва державшиеся. Они с трудом входили в тела кабанов. Звери пронзительно визжали, удивительным образом напоминая одержимых во время бенджанга.

Крупного вожака горцам пришлось не только колоть пиками, но и рубить ножами. Поросят сунданцы уносят в деревню, там помещают в загон, и детишки долго ещё с ними играют.

Неожиданно малим объявил, что охота окончена. Близилась ночь. Того и гляди, может случиться несчастье! — сказал он. Присутствующие разошлись, унося с собой воспоминание о чудесном зрелище, ставшем ныне редкостью.

По традиции за поимкой кабанов должен последовать большой пир — сламетан с гамеланом, театром ваянг и танцами. Сунданцы говорили нам, что в стародавние времена так охотились не только на кабанов, но и на молодых тигров. Шаману надлежало схватить грозного хищника голыми руками — в этом крылся ещё и символический смысл.

Нет необходимости говорить, что «волшебная охота» интересовала нас не столько сама по себе, сколько как явление традиционной сунданской жизни. Магия, вопреки распространённому мнению, не есть спектакль, рассчитанный на то, чтобы поразить воображение. Это — средство решения практических задач. Только так — сочетая волшебное и земное — человек мог надеяться обуздать окружающую природу.

В те времена, когда человек располагал лишь самыми примитивными орудиями, он развивал в себе особые качества. Магия родилась из нужды в самозащите, из потребности выжить во враждебной среде.

Историю Явы европейцы долгое время считали историей одной только Центральной Явы. Там сохранилось больше следов индуистской и буддийской цивилизаций, чем в других местах. К тому же типичная культура Центральной Явы представлялась первым путешественникам более утончённой и развитой. Придворный стиль Джокьякарты и Суракарты поражал своей пышностью куда сильнее, чем крестьянские традиции Сунды. Высшая яванская аристократия, задавая тон, содержала при себе искусных ремесленников. Сунданцы в своём гористом краю вели более замкнутый образ жизни, к тому же трудности сообщения мешали взаимопроникновению культур. Не случайно в Сунде мы столкнулись с удивительно самобытными явлениями.

Приезжая из Бандунга в Джокьякарту, поражаешься разнице между сунданцами и яванцами. Несмотря на некоторую общность культуры, это тем не менее две особые этнические группы: отличны методы мышления, отличны даже лица. Плоские лица сунданцев с высокими лбами и чуть раскосыми глазами по малейшему поводу озаряются улыбкой. Характеры у них открытые, они исполнены чувства юмора. Творчество сунданцев, простое и доходчивое, тоже лишено напыщенности и тяжеловесного пафоса.

В Джокьякарте как будто падает занавес. У яванцев гладкие непроницаемые лица, скрытый взор; кажется, что они смотрят всегда мимо вас, а улыбка — загадочная, рассеянная — призвана что-то скрыть и «надета» только из вежливости. На Центральной Яве подчёркнуто официальная атмосфера. Европейцу, живущему в Джокье, нелегко завязать дружбу с яванцами, чаще всего его избегают. Очень многое совершается здесь незаметно для глаз, втихую. Стереотип поведения яванцев даже стал легендой у европейцев, и те пустили в оборот выражение «действовать по-явански».

После заката королевства Шривиджайя на Суматре Центральная Ява осталась главным очагом индуистской культуры на архипелаге. По мере удаления от места происхождения культура эта все больше теряла свою чистоту, вступая в контакт с местными верованиями. Шло интенсивное взаимопроникновение цивилизаций. Как писал Зутмюлдер, «культ предков не был вытеснен великими религиями, пришедшими из Индии; он слился с ними в своеобразном синтезе». К сожалению, сохранилось крайне мало письменных источников для того, чтобы исчерпывающе восстановить процесс зарождения индо-яванского синкретизма.

Известно, что в VIII веке, т. е. в начале проникновения индуизма в сердце Явы, здесь развилась письменность бесспорно индуистского происхождения, но с алфавитом, отличающимся от паллава, принятого в Индии[28]. Индуизм и буддизм — религии, вышедшие из общего метафизического источника, из вед, — придя на Яву, претерпели трансформацию. Учение Будды сохранило здесь элементы, свойственные шиваизму; так, яванские скульптуры, изображающие Будду, схожи с изображениями индуистских божеств. Во многих статуях смешаны две троицы — тримурти (Брахма, Вишну, Шива) и тринарта (Будда, Дхарма и Шанга).

Индуизм и буддизм входили в контакт с яванскими верованиями по-разному. По всей видимости, шиваизм оказался более популярным, чем буддизм; последнее учение, метафизически более усложнённое, получило распространение среди высших классов. Святилища, посвящённые Шиве, Вишну и Брахме, рассеяны по Центральной и Восточной Яве, а Будду почитали в пышных храмах, воздвигнутых на Суматре и лишь кое-где на Яве.

Наиболее известный памятник буддизма — величественная ступа Боробудур. Это шедевр религиозной архитектуры. Он был воздвигнут в VIII веке нашей эры — в письменных источниках о нем не сохранилось упоминаний. Вообще описывать его нелегко, Боробудур следует изучать на месте.

По мере приближения к вулкану Мерапи почва приобретает фиолетовый оттенок, становится каменистой, в реках виднеются громадные куски застывшей лавы. Тем более неожиданным выглядит в окружении зелени Боробудур. Издали его этажи напоминают складки старческого подбородка, но вблизи захватывающая красота заставляет забыть обо всём. Храм из серовато-жёлтого, даже маслянистого, камня повторяет округлые формы гармоничного тела — живое воплощение Будды.

Боробудур, возведённый на холме, состоит из десяти террас. Шесть нижних — квадратные, четыре верхние — круглые. Первая терраса предназначалась для процессий, здесь на широких тёсаных плитах выстраивались монахи. Туда же, очевидно, во время буддийских праздников, знаменующих приобщение Будды к нирване или победу учителя над духами зла, пускали народ.