— Совсем один, ночью и днем, — продолжала она. — И лежишь на голом матрасе? У тебя когда-то было такое красивое белье…

Она встала, пощупала матрас, чтобы проверить, мягкий ли он, пружинит ли, потом обернулась и обняла его:

— Мне тебя так жалко, так жалко, один-одинешенек и день и ночь.

Шаги за стеной.

— Алекс! — воскликнула она. — И чего это он? Знает ведь, что я без него ни шагу.

Море стало теплое, и солнце пригревает. Абель стирает в ручье свою рубашку, выполаскивает и вешает на куст для просушки. Потом заходит в воду.

Больше ему ничего и не надо, он поворачивает обратно, вполне довольный собой и с твердым намерением часто повторять этот подвиг, непременно повторять. Мир живет своей жизнью, трава растет, люди смеются. Абель ходит, задрав нос. Он ничуть не старше Алекса, который хоть и красивый, но дурак, а Лили была такая странная, когда обняла его. Впрочем, все это уже быльем поросло.

Лили права, он давно не брился. Он долго выщипывал себе бороду ржавыми щипцами, но эта работа на сто лет.

Абель находит парикмахера неподалеку от садоводства и говорит:

— Вы свободны? Не могли бы убрать мою бороду?

— С удовольствием.

— Да, но надо сделать так и вот так. А за работу можете получить этот нож.

— Что ты за тип?

— Моряк.

— На суше, черт возьми. Ну, садись.

Они продолжают болтать и во время бритья. Абелю приходится открыть, чей он сын.

— А, значит, смотрителя Бродерсена! Помню, помню, я читал в газете, когда он умер. Почтенный и работящий был человек. А из тебя ничего не вышло?

— Нет.

— И тебя это не тревожит?

— А ваш отец кто был? — спрашивает Абель.

— Мой? Учитель и пономарь в нашем приходе. Много лет подряд он был еще приходским старшиной. Меня с ним сравнивать никак нельзя.

— Мы все так говорим. Сын редко может сравниться со своим отцом, это почти всегда приходится слышать. И все гордятся своими отцами. Верно, и вашему сыну придется услышать, что он, мол, не идет ни в какое сравнение со своим отцом.

— Нет, я и в самом деле не Бог весть кто, — говорит парикмахер, — и очень надеюсь, что три моих сына достигнут большего. Правда, я на свою судьбу не жалуюсь, чего нет, того нет. Я выучился своему ремеслу, у меня собственное дело, и я никому ничего не должен.

Абель кивает:

— Так мог бы сказать и мой отец.

— А что другое мы можем сказать? Наша судьба предопределена.

Абель:

— Мой отец не мог бы прожить ни дня так, как живу я из года в год. Так жить он просто не умел. А умел он быть уважаемым человеком, чего как раз не умею я. Еще он умел встать поперек дороги каждому, кто способен занять его место на земле и быть при этом не хуже, чем он, а может, и лучше.

Возможно, парикмахер перестал его понимать, но тем не менее он сказал:

— А ты, видать, мастер разговаривать. Будто ты не совсем тот, кто есть.

— Не есть, а буду, — говорит Абель, — буду совсем другим. Я так решил. Просто я дожидался подходящего времени года, чтобы что-то предпринять.

— Ну вот, — говорит парикмахер и кланяется в знак того, что работа закончена.

— Возьмете нож?

— Нет, нет. А где ты живешь, где обитаешь?

— В городе, у складов. А обитаю в сарае.

Парикмахер качает головой.

— Не думайте, что там так уж плохо. Сейчас лето.

— Я о другом думаю — вообще странно как-то, жизнь может любого из нас поставить на колени. На вот, возьми бритву, вдруг она тебе пригодится. У меня скопилось много бритв, которыми я больше не пользуюсь. Присядь на минутку, я ее направлю для тебя.

Они продолжают беседу.

— У вас тут два стула, они вам нужны?

— Ага. Особенно по субботам, когда люди наводят красоту к воскресенью. И вообще перед праздниками. Тогда у меня здесь такая толчея, мой старшенький намыливает клиентов, а я стригу их и брею.

— Будь у вас какой недруг, вы бы запросто могли его убить, пока он тут сидит.

— На самом деле так не бывает. Будь у меня недруг, он бы пошел к другому парикмахеру.

— А дам вы тоже стрижете?

— Редко. Дамы обычно ходят к дамскому мастеру.

Простой, здоровый ход мыслей, ясные ответы. Повседневная жизнь — ни тебе роковой судьбы, ни особых событий. Семейство живет этажом выше, иногда там наверху что-то роняют на пол, и раздается сильный грохот, но это никого не смущает. Когда подходит обеденное время, вниз спускается сын, чтобы сменить отца; даже если заявится клиент, паренек вполне может побрить крестьянина или рыбака, но если заявится важный господин с тростью и перчатками, паренек колокольчиком вызовет отца. Словом, все идет как дай Бог всякому.

Абель берет бритву.

— Это такой пустяк для меня, — говорит парикмахер, — даже не стоит благодарности.

— А вот для меня это бритва, которая попала ко мне благодаря счастливому случаю, — отвечает Абель, специально преувеличивая значение подарка. — Буду придерживать рукой карман, чтобы не потерять ее по дороге.

Несколько дней спустя ему довелось помочь Ольге и аптекарю — у них лопнула шина. Машина заехала одним колесом на тротуар, аптекарь стоит и смотрит. Мимо проходят люди, но он никого не просит о помощи.

— Абель! — кричит Ольга.

— А, это вы, Бродерсен. А я вот неудачно заехал — прямо на тротуар.

— Ну, это беда небольшая.

Абель садится на место шофера и пробует подать машину назад. Ольга сидит рядом, раскрашенная и разнаряженная, свежая и красивая.

— Выйди на минутку, — говорит Абель, — мне надо залезть в ящик с инструментами.

— Ладно. Я могла бы и сразу выйти, но терпеть не могу, когда все на меня пялятся.

— Вид у тебя для этого самый подходящий.

— Абель! — восклицает она. — С каких пор ты у нас стал такой галантный?

Он поднимает машину домкратом, меняет колесо, а аптекарь стоит рядом и рассуждает: какое счастье, что вы проходили мимо. Я слишком много ездил, вот покрышка и лопнула, поэтому я заехал на тротуар. Еще слава Богу, что никого не задавил. Тысячу раз спасибо за помощь. Это так мило с вашей стороны.

Ольга же вполголоса ведет с ним свой разговор:

— Надо же, всякий раз, когда я попадаю в беду, ты тут как тут.

— Не так уж ты часто попадаешь в беду.

— Тебя так приятно о чем-нибудь попросить. Мне бы вообще надо поговорить с тобой, но это очень непросто. Мой муж сейчас живет один, как ты знаешь.

— Да! Я об этом кое-что слышал.

— Да, один. Ты не мог бы уговорить Лоллу ходить к нему?

— Вот уж не скажу.

— Она такая проворная и все у нас знает. Тогда ему было бы не так грустно, что меня нет. Очень его жалко.

— Я могу ей передать.

— Спасибо. На мое письмо она ответила отказом, но, может, ты ее уговоришь.

Абель мотает головой:

— Я ее почти не вижу.

Ольга:

— Я смотрю, на тебе рабочая одежда. Ты чем сейчас занимаешься?

— Ничем, но я жду подходящего времени, чтобы кое-чем заняться.

— Очень правильно, займись. Ты, конечно, не очень прилежный, но так много умеешь. А какой ты сегодня красивый и выбритый, хоть и в рабочей одежде.

Она сняла перчатку и взяла Абеля за руку, измазанную маслом и песком.

— Я тебя давно не видела, ты хорошо выглядишь…

Подходит аптекарь и благодарит еще раз.

— Не желаете поехать с нами?

— Нет, спасибо.

— Я высажу вас, где вы захотите. Тоже нет? Тогда поехали, Ольга.

— До свидания, Абель.

А про две тысячи — ни слова.

К нему пришел мальчик с пакетом — большая такая картонка, аккуратно завязанная и с четко написанным адресом.

Абель не испытывал любопытства и потому не стал резать бечевку, а принялся развязывать ее. При этом он нашел ярлычок — ах, так, от портного. Значит, Лолла опять проявила инициативу.

Он опять завязал бечевку и отложил картонку в сторону.

Затем прибыла коробка из обувного магазина и, наконец, большой пакет от Фольмера Хенриксена, АО «Мужская конфекция».