Однажды в пятницу после школы она привела к себе Гэби, и ей до сих пор помнится, как ошарашенно разинула рот подруга, сообразив, что Валентина всю неделю жила одна. В школе она предпочитала об этом не распространяться.
– Но кто-то должен за тобой присматривать? – с жалостью в голосе, округлив глаза, сказала Гэби.
– Мне не нужно, чтобы за мной присматривали, – надменно ответила Валентина.
– Ты что, совсем сама все делаешь? – поразилась Гэби. – А одежда?
Валентина не могла не заметить, как подруга обвела взглядом ее мятую форменную юбку и такую же блузку. Наставницы всегда ругали Валентину за неопрятность, о чем она, правда, ни разу не говорила матери, которая ужасно гордилась своей внешностью и, уезжая, строго наказывала дочери следить за внешним видом.
– Мне все равно, как я выгляжу, – равнодушно ответила Валентина. – Это же всего лишь школа.
Гэби неуверенно повесила ранец на спинку кухонного стула. Стол был заставлен немытыми чашками вперемешку с липкими тарелками.
– Ты сама готовишь? – спросила она у Валентины.
– Ага. – Валентина скользящей походкой подошла к холодильнику, чувствуя себя очень взрослой. – Есть хочешь?
– Всегда! – Гэби усмехнулась. – Слушай, а давай есть все, что нам запрещают. Пока ты будешь готовить, я смотаюсь в булочную.
Валентина повисла на дверце холодильника и заглянула внутрь. Банка песто, головка пармезана, упаковка ригатони. Всё. Гэби подошла к холодильнику. Увидев его жалкое содержимое, она положила руку на талию подруги.
– Это что, всё? – в ужасе прошептала она.
Валентина была не в состоянии ответить. Она смотрела в холодильник глазами подруги, и ей было невыносимо стыдно за мать.
– Мама с едой не очень…
Гэби прижала ее к себе.
– Я могу приготовить тебе что-нибудь вкусненькое. Меня мама научила.
Валентина закусила губу. Она любила Гэби, но иногда немного завидовала ей. Мать Гэби была живым образчиком традиционной итальянской мамаши: толстая, любвеобильная, она постоянно хотела накормить всех вокруг. Именно поэтому, жаловалась Гэби, она и была в два раза крупнее Валентины. Но, надо сказать, Валентина восторгалась округлыми формами подруги. Сама она до сих пор была высокой и узкой, без намека на бедра или грудь. К тому же мать никогда не учила ее готовить.
– Ладно, я схожу в булочную, куплю нам пирожных, – предложила Валентина.
– Только выбери так, чтобы каждой по четыре разных! – крикнула Гэби вдогонку Валентине, которая уже вышла за дверь.
Гэби не только приготовила для нее еду, целое блюдо роскошных песто и ригатони с густым томатным соусом (и как только она нашла ингредиенты, ведь в кухонных шкафах все вверх дном?), но к тому времени, когда Валентина вернулась с пирожными, успела подмести пол в кухне, перемыть посуду и вытереть стол. Заботливость подруги наполнила Валентину благоговейным чувством: она знала, что сама не стала бы этого делать для Гэби.
– А ты не скучаешь здесь одна? – спросила Гэби, прикончив соус и жадно облизывая ложку.
– Нет, – ответила Валентина, откидываясь на спинку стула с непривычным ощущением сытости. – Мне нравится быть одной. Хотя я не против, чтобы ты работала у меня кухаркой.
Любовь к одиночеству не покинула ее с годами, поэтому до роковых слов Джины Валентина даже с некоторым нетерпением ждала коротких отъездов Тео. Он покидал ее на два, самое большее, три дня. Этого времени ей хватало, чтобы насладиться одиночеством, соскучиться, и при том она не успевала начать беспокоиться, где он или чем занимается. Он никогда ничего не объяснял – это означало, что, по его мнению, они выше чувства собственничества, в котором нередко увязают другие пары. Они действительно в первую очередь соседи и лишь потом – любовники. Он ни разу не спросил, чем она занималась, пока его не было.
Валентина встает с кровати, отдергивает занавески и приоткрывает стеклянную дверь. Ее остужает осенний ветер, но, хотя по коже от холода ползут мурашки, ей нравится оставаться обнаженной. Она закрывает глаза, ощущая, как ветер, словно нежная рука любовника, гладит ее тело, ото лба спускается на щеки и шею, потом на грудь. Она чувствует, как твердеют соски от того, что в комнате падает температура, и ветер лижет ее между ног. Она слышит непрекращающийся шум дорог, пульсацию городского сердца и в то же время замечает, каким покоем наполнен Милан. Она рисует в воображении разрозненные образы умиротворения и безмятежности: голубь, летящий между колокольнями базилики Святого Амвросия, лодка, плывущая по течению канала Навильо, пустые качели в парке Семпионе, покачивающиеся на ветру. Она чувствует запах сухих листьев, представляет, как они, кружась, опадают с деревьев на Виа Де Амичис. Ей нравится это время года в Милане. Город наконец остыл после тяжелой, влажной летней жары. Август здесь может быть настоящим кошмаром, когда температура под сорок, а небо словно налито свинцом. Все пытаются выбраться из города. В этом году они с Тео на три недели укатили в Сардинию. Там так же жарко, но морские бризы делают жару не столь гнетущей.
Она открывает глаза, и ее охватывает сильнейшее желание снова оказаться в Сардинии, на лоне природы, лежать обнаженной на теплом песке и вдыхать острый соленый аромат накатывающегося моря. Ступая по полу комнаты, она представляет, что под ногами плещется теплая вода. Она ощущает груз наготы и замечает отражение своих ягодиц, когда проходит мимо зеркала. Мужчины всегда восторгались ее видом сзади, и она, чего греха таить, этим очень гордится.
Когда у Валентины, тощего подростка, начали округляться и расцветать формы, радости ее не было предела. Она терпеть не может, если другие женщины стыдятся своего тела. Втискивают себя в купальники, прикрываясь полотенцами на пляжах; стесняются и отводят глаза от зеркала, переодеваясь в примерочных. Разве они не видят, как прекрасны все они, какими бы ни были: плавные очертания фигуры, розовая бархатная кожа, груди разных форм и размеров, мягкие животики, широкие бедра, аппетитные ягодицы… Из всех знакомых ей женщин так же, как сама Валентина, спокойно относятся к наготе только модели, которых она фотографирует. Уж эти худые как спички девочки не стесняются. Иногда, когда она видит явно страдающих анорексией моделей, внутри у нее все закипает. Валентина меньше всего склонна судить других людей, это подтвердят все ее друзья, но вид анорексии вызывает призраков из ее прошлого – образы матери, о которых она хотела бы забыть навсегда.
К тому времени когда Тео возвращается в спальню, неся на подносе чайничек для заварки, чашки и блюдца, Валентина уже выжидающе сидит на кровати, опираясь спиной на подушку, прислоненную к железной спинке. В этом заключается одно из преимуществ жизни с кем-то. Тео всего лишь заварил для нее чай, а она чувствует себя окруженной заботой.
Ее любовник осторожно ставит поднос на середину кровати и усаживается рядом.
– Побудешь мамой? – спрашивает он.
Эта фраза заставляет ее улыбнуться. Меньше всего она представляла свою мать, которая, словно какая-нибудь герцогиня, разливает по чашкам чай из чайничка.
– Конечно, – отвечает она, глядя из-под ресниц на Тео. – Ты же знаешь, я иногда люблю быть главной.
Он усмехается, наблюдая, как она берет чайничек и наливает в его чашку горячую жидкость. Пока она занимается этим, он наклоняется к ней и накрывает ладонями ее грудь.
– Не хочу, чтобы мою собственность ошпарило кипятком, – поясняет он, подмигнув.
Она, не церемонясь, бьет его по рукам, хотя где-то в душе ей приятно, потом откидывается на подушку, держа в руках горячий чайничек, и с тревогой задумывается: похожи ли они в эту минуту на старую семейную пару, сидящую в одной кровати и попивающую «Эрл Грей» на завтрак? «По крайней мере мы голые», – успокаивает она себя.
– Ты как? Все в порядке? – спрашивает Тео.
Она, кивнув, отпивает чай. Теплый напиток ободряет Валентину, и теперь она действительно может не кривя душой сказать, что на сегодня ночные страхи ее оставили. Тео ставит свою чашку на прикроватный столик, наклоняется к ней и целует в шею, под самым ухом. Это щекотно и заставляет сердце биться чуточку быстрее.
