Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Салливан все еще окружает меня покровительственным вниманием, и меня коробит от этой приторной ласковости. Я очень хорошо знаю этого человека и не сомневаюсь, что в действительности ему глубоко плевать на мое горе. Случившееся со мной для него – инцидент, который он должен «разрулить», удобный случай продемонстрировать служащим агентства свою человечность, которой они долгие годы не замечали.

Ценности: это слово не сходит у него с языка. У агентства могла бы появиться этика. «Общность предназначения», связывающая мужчин и женщин, которые в нем работают, будет питаться его просвещенным и добродетельным взглядом на деловой мир. И мой статус жертвы помогает ему выставить в выгодном свете этот новый порядок. Я знал, что он упоминает мое имя на встречах со всеми контрагентами, говорит о моем беспримерном мужестве и плавно и незаметно переходит к собственной роли утешителя. Я стал знаковой фигурой фирмы «Салливан и партнеры» и олицетворяю собой все ценности, которые он хотел бы внести в хартию поведения: сила воли, храбрость, умение пройти испытание, стремление к успеху…

Мне донесли, что незадолго до моего возвращения на работу он даже разразился речью перед служащими и со слезами в голосе призвал коллег сплотиться вокруг меня, стать мне еще одной семьей, помочь и поддержать. Говорят, он был убедителен. Дело не в искренности, просто этот съевший собаку в маркетинге человек угадал эмоциональные ожидания сотрудников. Все выразили готовность забыть, что Салливан – бессовестный патрон: он мог сделать каждого из них значительным, показать, как использовать случившееся себе на пользу – они ведь тоже имели к нему отношение, пусть и опосредованное! – и стать ангелами милосердия. Да, они помогут мне прийти в себя, будут очень стараться, не оставят одного в беде! Да, они были моей семьей – еще одной! – армия святых мужчин и святых женщин, жаждущих проявить свою заботу.

Но сострадание – всего лишь маска инертности, выражение неспособности действовать и быть полезным, лицемерие людей, предпочитающих «бонтонную» солидарность подлинной вовлеченности в дело.

Я знаю, потому что совсем недавно сам был таким.

* * *

Я целый час готовился к нашему первому свиданию, злясь на себя, что нервничаю, как мальчишка, и никак не могу выбрать одежду.

Я попытался уговорить себя, что будет лучше не выпендриваться и надеть джинсы, футболку и кожаную куртку. Но любовь вступала в противоречие со здравомыслием, хотелось соответствовать стандартам ее мира, и я нашел компромиссное решение – прямые брюки и нейтральную (на мой вкус!) рубашку.

Я пришел в «Маленький Париж», увидел, что Бетти надела джинсы, кеды и футболку, и мы посмеялись над нашей глупостью.

В тот день мы впервые поцеловались. Уточню – она меня поцеловала. Мы прогуливались по улице Мерсьер. Меня просто распирало от гордости – рядом со мной танцующей походкой шла настоящая красавица с гордо поднятой головой. Всех моих прежних подружек отличали агрессивная чувственность и недоверие к окружающему миру. Они, безусловно, лучше подходили такой шпане, как я, но с Бетти я чувствовал себя другим человеком. Я был открыт миру.

Она задавала вопросы о моей жизни, я отвечал, стараясь обойти молчанием то, что могло неприятно ее удивить или шокировать, и тут она вдруг совершенно неожиданно толкнула меня к стене и прижалась губами к моим губам. То, что я испытал, сравнить было не с чем, как будто раньше я ни разу не целовался с девушкой. Я чувствовал жар тела Бетти и все крепче сжимал ее в объятиях, чтобы ошеломляющее, пьянящее чувство навсегда пропитало мою плоть и мой дух.

Потом Бетти отступила на шаг, схватила меня за руку, и мы пошли дальше. Мое сердце бешено колотилось, хотелось кинуться бежать и признаться всему миру, что я счастлив, просто пьян от счастья. Я ограничился улыбками в адрес прохожих.

Бетти принимала меня за крутого, избалованного победами над женским полом парня и хотела выглядеть дерзкой, расстаться с ролью девочки из хорошей семьи. Мы молчали, пытаясь осмыслить эмоциональное потрясение. Я видел, что она смущена, и влюблялся все сильнее. Хотелось говорить, действовать, чтобы показать себя хозяином положения, но я не мог подобрать соответствующих моменту слов. Чтобы ничего не испортить, я увлек Бетти в проулок, притянул к себе и поцеловал. Я действовал порывисто, даже грубо, чтобы не разочаровать ее. Она дрожала, ей было страшно, и я решил закрепить преимущество.

– Сколько времени девушки вроде тебя маринуют своих парней, прежде чем лечь с ними в койку? – прошептал я ей на ухо.

В моем вопросе был вызов. Она поцеловала меня, вздохнула и прошептала:

– В теории – до самой свадьбы.

Бетти сделала паузу: она сразу пожалела о своей шутке, испугавшись, что я не пойму.

– Но, знаешь, теория в наши дни… – шепотом добавила она.

– Конечно, а потом, мы ведь все равно поженимся, – ответил я.

Слова сами сорвались с губ, но я произнес их на полном серьезе.

– С первого взгляда видно, что мы созданы друг для друга, – шутливым тоном согласилась она.

Теплое дыхание Бетти щекотало мне шею, она обнимала меня, прижимаясь всем телом, я чувствовал вкус ее губ, ощущал ее желание и купался в волшебстве момента.

– Как думаешь, сколько детей у нас будет? – спросил я, использовав шутку как последний бастион, защищавший мою гордость, которая так быстро сдалась на милость победителя.

– Трое, – спокойно ответила Бетти, как будто ждала этого вопроса.

И еще теснее прижалась ко мне.

Возможно, мы бы и правда завели третьего ребенка, если бы…

Жан

Начался новый день, но Жану показалось, что он и не засыпал. Лагдар принес завтрак. За его спиной маячил ухмыляющийся Аким. Аппетита у заложника не было, жажда его не мучила, но ему хотелось почистить зубы и прополоскать рот, чтобы избавиться от едкого вкуса желчи во рту.

Лагдар протянул пленнику чашку, но Аким упредил ответный жест, смачно сплюнув в кофе.

Лагдар только головой покачал – ему надоели злые выходки сообщника.

– Давай, пей! – подзадорил улыбающийся Аким. – Никогда не поверю, что ты побрезгуешь, всего несколько дней назад ты добывал себе пропитание в помойных баках!

Жан не поддался на провокацию, вложив все свою ненависть в ответный взгляд.

– Что, сильно не нравлюсь? – поинтересовался мучитель.

Жан опустил голову, чтобы не спровоцировать насилия.

– Так вот, знай – ты мне отвратителен. Подобное падение оскорбляет Создателя.

– Оставь его, Аким! – не слишком убежденно приказал Лагдар.

– Ты думал о семье, когда с головой зарывался в грязь? Думал, что они скажут, если увидят, как ты напиваешься, блюешь, потеешь и воняешь?

– Не смей говорить о моей семье, – сорвался Жан и тут же пожалел, что так глупо купился.

– Ты мне запрещаешь? – с иронией в голосе спросил Аким. – Да кто ты такой, чтобы кому-нибудь что-нибудь запрещать? Чтобы запрещать, нужно иметь моральные ценности и принципы, соблюдать законы! Ты убиваешь святого, бросаешь семью, живешь на улице, ты – животное и что-то мне запрещаешь?

Жан хотел ответить, но его дух был слишком слаб, и слова негодяя подавили слабую попытку протеста. Он почувствовал, что ни на что не способен.

На пороге возник человек, который в день похищения сидел за рулем. Маски бандит не снял, но кофе в чистую чашку Жану налил: судя по всему, он видел, что случилось.

Главарь постоял несколько мгновений, не сводя с пленника черных глаз, потом вышел, так и не сказав ни слова. Аким и Лагдар, словно подчиняясь приказу, последовали за вожаком.

Жан остался в одиночестве. Он не мог знать истинных намерений похитителей и подумал, что приказ о ликвидации пока не отдан. Кто же решает его судьбу? Жан понимал, что смерть неизбежна, но не знал, когда это случится, и такая неопределенность мучила его сильнее всего.

Даниэль

Я живу в Лондоне уже неделю. Я приложил немало усилий и получил право на освоение бюджета «Спаркс». Нанятый внештатный сотрудник сопровождает меня на встречах, обобщает данные и готовит документы к совещаниям. Мне необходимо время для слежки за шейхом и выработки плана, который позволит подобраться к нему.

9
{"b":"259354","o":1}