На Пасху открылся сезон охоты на косуль. Одновременно настало время оценить происшедшие перемены власти, духовной и светской, в наиболее богатых странах Европы и посмотреть, есть ли шансы извлечь из этих перемен какую-либо выгоду. В королевстве приближалась пора, когда откормленные, как следует отдохнувшие и накопившие сил подданные, желающие удовлетворить свои амбиции, примутся искать приключений на свою голову, старики извлекали на свет Божий старую вражду, спешно покрывая ее броской позолотой.

Наступил момент, когда матерые боевые псы Англии и Франции осторожно принюхивались, готовясь сблизиться. Чрезвычайное посольство, выехавшее сейчас из Лондона, должно было сделать намного больше, чем просто вручить французскому королю высочайший рыцарский орден Англии. Подобное посольство во главе с маршалом де Сент-Андре, которое вскоре покинет Луару и направится в Лондон, тоже повезет в Англию нечто большее, чем орден святого Михаила. Готовился договор о дружбе, политический и военный союз, подразумевавший обоюдное молчаливое согласие в том, что, если милорд Уорвик, лорд-маршал Великобритании, сочтет необходимым сурово посчитаться с герцогом Сомерсетом, протектором, назначенным английским королем, Генриха Французского это ни в коем случае не смутит.

Анн де Монморанси, коннетабль Франции, должен был всеми силами поддерживать эту связь. Оставшись наедине с Кроуфордом и секретарем, коннетабль взломал печать и прочитал адресованный королю отчет Рауля де Шемо о событиях, происшедших в Лондоне. Затем, окинув гонца проницательным взглядом, он принял из его рук второй отчет де Шемо и прочел его. Этот второй отчет был адресован лично коннетаблю и содержал предназначенный только для него намек на то, что Стюарт сознался, будто бы граф Леннокс и его брат лорд д'Обиньи замешаны в заговоре.

Во втором отчете, как было известно и де Шемо, и Лаймонду, заключалась суть этого непростого, чреватого скандалом дела. Ибо сеньор д'Обиньи, высокородный, утонченный эстет, спокойный и невозмутимый, принадлежал к славному братству старых друзей Генриха II, и никто не мог затронуть его безнаказанно. Коннетабль прочитал донесение до конца, затем положил на лист свою широкую ладонь.

— Да, господин де Шемо поступил правильно. Такого рода обвинение не следует доводить до сведения короля без достаточных доказательств. К сожалению, предосторожность эта оказалась излишней. Участие лорда д'Обиньи уже стало достоянием публики. Лучник Стюарт был допрошен в Кале и составил полное письменное признание, в котором упомянул его милость, и документ этот немедленно послали с курьером. Король уже знает о выдвинутом против милорда обвинении.

Герольд ничуть не удивился.

— Может ли монсеньор сказать, ответил ли лорд д'Обиньи на обвинение?

У коннетабля Франции невольно сорвалось с языка краткое, но сильное выражение.

— Как вы и могли предположить, господин Кроуфорд, лорд д'Обиньи все категорически отрицает, а его величество король всецело доверяет ему. До тех пор пока этот Стюарт не приведет конкретных доказательств вины лорда д'Обиньи, его милости ничто не грозит.

— Если бы у господина Стюарта были такие доказательства, думаю, он давно бы их предъявил, — сказал герольд. — Если моей повелительнице вдовствующей королеве удалось бы найти свидетельства против его милости, независимо от лучника или вместе с ним, могла бы она рассчитывать на помощь и поддержку монсеньора?

На это коннетабль дал самый любезный ответ. Ничто в герольде, обходительном, но точно знающем, чего он хочет, не напоминало оборванца, с которым коннетабль разговаривал когда-то на обочине дороги, ведущей в Руан.

Что касается Лаймонда, то, беседуя с коннетаблем у дверей в Большой зал, он, не прерывая потока своих четких, обдуманных фраз, сумел отметить, что принц Конде, его брат д'Энгиен и кто-то третий увлечены разговором.

Вскоре по ирландскому акценту он определил, что третий собеседник — Кормак О'Коннор. И тогда Лаймонд уговорил коннетабля зайти внутрь.

Пока его представляли, д'Энгиен не сводил с герольда глаз: взгляд принца медленно скользил по блестящим волосам шотландца, его беспечному лицу, длинным стройным ногам. Сам того не сознавая, он долгое время пристально вглядывался в изысканные черты господина Кроуфорда, пока вскользь брошенная герольдом фраза не нарушила ход его мыслей.

— Так вы говорите, господин О'Клурикаун? 11)

— Господин О'Коннор.

Коннетабль, стоявший возле Лаймонда, не мог понять, почему огромный ирландец покраснел.

— Кормак О'Коннор. Сын Оффали.

Герольд принялся извиняться:

— Конечно. Я понял. Клурикаун — сказочный персонаж, не так ли? Тот, кто напивается допьяна в господских погребах? Кажется, грушевым соком?

В блестящих глазах д'Энгиена зажегся знакомый огонек, который принц Конде заметил и понял.

— Une belle! — радостно проговорил Жан де Бурбон, понизив голос. — Une belle, mais pas frigide! Pas frigide du tout! [22]

Этим вечером Лаймонд встретился с королем, и они обсудили донесение де Шемо без каких-либо инцидентов. Имя лорда д'Обиньи не было упомянуто. И на лице короля, обрамленном черной бородой, выражалось лишь упрямое высокомерие. На все вопросы герольд отвечал со знанием дела, красноречиво и точно, и так продолжалось на протяжении всего пребывания его в Шиноне, во дворце Монпансье в Шампиньи, — до того самого дня, когда король со свитой под звуки фанфар прибыл в Анжер.

В средневековой крепости с семнадцатью круглыми сторожевыми башнями и подземными туннелями, выходящими в Трелязе, остановилась королева Екатерина и ее гостьи, обе шотландские королевы, в свите которых была и Маргарет Эрскин. В каменной камере западной башни томился Робин Стюарт. А в многолюдном городе, украшенном резьбою по камню и дереву, с домами, крытыми черепицей, увенчанными гербами, жили знатные шотландцы, среди которых был и сэр Дуглас. Тут же находилось и скромное обиталище принца Барроу и его слуги Доули, а также временное пристанище энергичной, жизнелюбивой госпожи Бойл и ее прекрасной племянницы Уны.

Все это Лаймонд узнал от видама и из бесцеремонной болтовни Бурбонов. И переправляясь верхом через реку Мен под своим шелковым стягом, со своими слугами, сам разодетый в переливающийся красно-синий наряд с золотыми кисточками, оставляя позади неприступные бастионы, черные башни которых вздымались на две сотни футов в высоту, Лаймонд чуть было не дал Кормаку О'Коннору повод для ссоры, ибо главным чувством, которое он испытывал перед встречей с друзьями-шотландцами, при дворе королевы знавшими его как Тади Боя Баллаха, был гнев, неприкрытый яростный гнев: он расфуфырился, точно пекарь на балу, возгордился своим преображением, словно какой-нибудь мальчишка, предал самого себя, ни дать ни взять О'Лайам-Роу, который надел шелковый костюм и сбрил бороду.

Пересекая северный мост, ведущий в замок Анжер, Лаймонд про себя обращался к своим друзьям: «Не больно-то радуйтесь. Не надо улыбочек и поздравлений. Иначе, клянусь Богом, леди и джентльмены, Тади Бой Баллах воскреснет вновь».

Была суббота, шестое июня, а девятнадцатого ожидали англичан. В этот день Робин Стюарт предстал перед Большим королевским советом в Анжере. Лаймонд, у которого состоялся короткий, но важный разговор со вдовствующей королевой, на нем не присутствовал, но О'Лайам-Роу и его милость лорд д'Обиньи находились в зале. Единственное, что выяснилось в процессе разбирательства и что присутствующая здесь толпа законников и писарей смогла из этого процесса извлечь, были неопровержимые, многочисленные доказательства вины Робина Стюарта, которой тот и не отрицал, а также ничем не подкрепленное обвинение против лорда д'Обиньи, которое его светлость, побагровевший от гнева, холодно отверг.

О'Лайам-Роу, чьи показания не сочли нужным заслушать, хранил молчание. Самым сильным и неприятным воспоминанием была пауза, наступившая после того, как Стюарт яростно обрушился на своего бывшего капитана: умолкнув, лучник обратил ввалившиеся, горящие неистовым гневом глаза на злополучного ирландца. В этом взгляде отразились торжество и одновременно угроза. Стюарт выполнил свою часть уговора. Теперь О'Лайам-Роу предстояло выполнить свою и поддержать лучника, если тому заблагорассудится выдать Фрэнсиса Кроуфорда из Лаймонда.